Крестоносец
Шрифт:
— Но…
— Хватит, Роланд, — оборвал я товарища. — Нам так или иначе придётся возвращаться в Саарбрюккен, в надежде, что справедливость всё-таки восторжествует.
После чего отстегнул от пояса ножны с мечом и ножом, протягивая их одному из помощников Мюллера. Роланд, обиженно сопя, последовал моему примеру. Арбалеты и копья со щитами тащила на себе Пегая, так что больше сдать нам уже было нечего. В довершение всего нам связали руки, хорошо хоть спереди, так мы хотя бы могли держать поводья.
По пути нам встречались французские шевалье, с кем-то из них нам вчера пришлось делить кров
Остановились мы всего один раз, чтобы справить нужду и перекусить. На отправление естественных, так сказать, надобностей мы шли под конвоем, и даже тут с нас не сняли путы, решив, что с завязками на штанах мы как-нибудь управимся, коль руки связаны спереди. Управились, а куда было деваться… Думал, ещё и на ночлег придётся делать остановку, но мои сопровождающие были полны решимости добраться до Саарбрюккена как можно быстрее, так что под арку главных ворот города, в который я уже и не чаял вернуться, мы въехали уже за полночь.
Томиться нам предстояло в темнице замка графа фон Саарбрюккена, выстроенном на скале над рекой Саар. По пути мы выяснили, что граф Симон фон Саарбрюккен (надо же, мой тёзка) отъехал в крестовый поход, и всем в замке и Саарбрюккене заправляет ландфогт — наместник графа.
Замок как замок, подумал я, окидывая взглядом строение с узкими окнами-бойницами. Не такой уж и большой, даже рва нет с подъёмным мостом и стражи снаружи. Оказалось, что ворота закрываются всего лишь на засов — двухметровое отёсанное брёвнышко, а стражник бдит под навесом на крепостной стене, откуда вниз можно было шустро спуститься по каменной лестнице.
Наших лошадей отвели в расположенную неподалёку от ворот конюшню, а нас отконвоировали в левое крыло замка, где располагалась тюрьма. Здесь имелась своя команда надзирателей во главе с хромым, приземистым, но широкоплечим бородачом устрашающего вида по прозвищу Баварец. Нам с Роландом пришлось расстаться с кошелями и прочим имуществом, причём всё изымалось по описи, сделанной самолично Баварцем. К тому времени наши руки оказались свободны, и вроде как кандалы на них никто вешать не собирался. Ну хотя бы зашитые во внутреннем кармане (я, наверное, первый в этом мире, кто придумал пришить к одежде карман, хоть и потайной) золотые пока не нашли, а рубаху не конфисковали.
На сапоги наши с Роландом Баварец тоже поглядывал, я прямо-таки слышал, как в его мозгу скрипят шестерёнки — конфисковать или не стоит? Но всё же, видимо, совесть не позволила ему отправить нас с товарищем в камеру босыми, тем более что сапоги не ремень, на них не вздёрнешься. Хотя в эпоху раннего Средневековья, возможно, ремни изымали по какой-то другой причине, я не стал задавать лишних вопросов.
— А это что? — спросил Баварец, взяв в руки тубус.
— Булла от Папы Римского Евгения III, — сказал я в надежде, что уж данный факт заставит главного надзирателя взглянуть на это дело под новым
— Булла?
Густые брови Баварца непроизвольно выгнулись, а я про себя усмехнулся.
— Ага, булла, дающая право выявлять ведьм и чернокнижников, а также собственноручно карать прихвостней Сатаны, коли не будет возможности сдать их на попечение властям.
— Э-э-э, кхм… Понятно.
В голосе служаки, несмотря на его грозный вид, прорезалось некое подобострастие.
Насчёт буллы я просветил Роланда лишь после того, как мы отбились от дядюшки с племянником. Товарищ заметил, как я перекладывал тубус, спросил, что это, а я подумал, что рано или поздно Роланд узнает о содержимом тубуса, так почему бы мне самому не рассказать об этом? Правда, рассказал я только ту версию, что озвучил в своё время Сугерию, ни к чему моему спутнику лишние знания, от них, говорят, плохо спится.
Непосредственно камеры располагались на нулевом, то есть на полуподвальном этаже. Я поинтересовался, имеются ли у них приличные камеры для дворян?
— У нас тут не постоялый двор, — хмыкнул Баварец. — Не бойтесь, юные шевалье, определим вас к тихому соседу.
Нас вели мимо зарешечённых дверей, и многие из узилищ, судя по всему, были обитаемы. Наше появление не осталось незамеченным, «жильцы» зашевелились, послышались голоса, что-то говорящие на немецком. Кто-то дальше по коридору негромко стонал, словно бы мучаясь от непреходящей зубной боли.
Неожиданно между прутьями одной из дверей просунулась огромная, покрытая рыжим волосом рука, пальцы которой попытались схватить за плечо Роланда, отчего тот испуганно отпрянул. Следом послышался утробный смех, доносившийся будто из преисподней, и прозвучала хриплая тирада опять же на немецком. В ответ надзиратель что-то ответил, и хриплый голос произнёс нам вслед уже на очень плохом французском:
— Эй, курочки, не хотите позабавиться с петушком?
И лающе рассмеялся своей дебильной шутке. Я не мог оставить это оскорбление без ответа.
— Пусть этот петушок свой клюв засунет себе в задницу.
Вероятно, можно было ответить как-то позаковыристее, но в тот момент ничего более остроумного мне в голову не пришло. Но и этого оказалось достаточно, чтобы любитель «курочек» принялся изрыгать какие-то ругательства на смеси французского и немецкого, пока шедший последним надзиратель не прикрикнул на него, для порядка треснув по решётке палкой. Ну да, помимо коротких мечей и ножей у них имелись ещё и дубинки.
Пройдя ещё три двери, мы остановились у крайней возле тупиковой стены. Надзиратель отпер её снятым с висевшего на поясе кольца ключом, и нас впихнули внутрь, следом тут же заперев дверь.
Мы едва не споткнулись о стоявшее у входа деревянное ведро, из которого резко несло мочой. Под продолжавшиеся негромкие стоны, доносящиеся из соседней камеры, мы с Роландом огляделись, насколько это позволяло освещение, практически полностью отсутствующее. Ночное небо было видно сквозь совсем маленькое окошко под самым потолком, в которое, даже не будь оно зарешечённым, мог бы протиснуться только ребёнок, и то не самый упитанный. Не успели глаза привыкнуть к темноте, как в углу послышалось тихое шевеление, и кто-то едва различимо вздохнул.