Крестовые походы
Шрифт:
Отчего же, в таком случае, после Дамиетты у нас не было ни одной удачи? Оборванные, полуголодные, страдая от цинги, продвигались мы по заболоченной низине дельты Нила. Наш король так ослаб от дизентерии, что приходилось на руках снимать его с коня и таким же образом сажать обратно.
Нас окружили, победили, разгромили и ограбили донага. Даже королю нечего было надеть, кроме халата без рукавов, взятого у бедняка. О себе могу сказать, что те, кто захватил меня, оставили мне накидку, из которой позднее мы с моим маленьким пажом сделали себе короткие туники.
Всем вам известно, как нашему королю угрожали пытками, а он, каким бы ослабевшим ни казался, не поддавался
Таким образом, мы смогли отбыть из Египта – король и основная часть знати, выжившая после постигшей нас беды. Но сержанты, простые рыцари и простолюдины остались в плену ждать полной выплаты выкупа.
Когда мы пришли в Акру, король собрал своих сеньоров на совет – решить, что следует делать. Королева-мать писала о затруднениях, возникших в отношениях с Англией, и торопила его с возвращением во Францию. После поражения он был недостаточно силен, чтобы побеждать, и самое лучшее, что мог сделать, – перейти к обороне. Братья короля и вся остальная знать проголосовали за возвращение домой, заявив, что там, где они находились, бесполезно пытаться что-либо проводить в жизнь. Лишь я один просил короля остаться. Я сказал, что он мог быть полезен тому, что сохранилось от Божьего королевства, а пленников никогда не отпустят без его вмешательства. К тому времени мусульмане уже нарушили исполнение своей части соглашения.
За такой совет я был награжден злобными взглядами и бранью, поэтому не мог больше оставаться со всеми, а отошел к амбразуре и стал спиной к остальным, взявшись за решетку окна. Сзади ко мне кто-то приблизился и, наклонясь, возложил руки мне на голову.
– Не мешайте мне, Филипп! – сказал я, подумав, что то был Филипп Немурский. Но когда я нетерпеливо дернулся, его рука оказалась у меня перед глазами, и я увидел на ней королевский перстень. Тогда я замер на месте, а король произнес:
– Хочу спросить, почему такой юнец, как ты, осмелился дать мне совет вопреки мнению величайших и мудрейших людей Франции?
– Ваше величество, – отозвался я, – не мог я дать вам плохой совет.
– Иначе говоря, ты считаешь, что мне нельзя уезжать?
– Помоги мне Бог, да, считаю, – ответил я.
Тогда король спросил:
– Если я не поеду, ты тоже останешься?
Мы остались на четыре года, а когда уезжали, оставляли священное королевство лучше защищенным и в лучшем состоянии, чем оно было, когда мы там появились. Правда, бароны королевства просили короля не укреплять замок, которым они когда-то владели, дальше пяти лье в глубь страны. «Ведь мы никогда не сможем его снабжать, – говорили они, – учитывая, что мы контролируем не более одного ярда этой страны за пределами наших стен и кораблей».
Мы уехали через четыре полных года, исполнив наш долг и вернув пленников из Египта. С огромной радостью возвращался я в свой замок Жуанвиль, который оставил так давно, но нашел его в печальном состоянии. У моих бедных людей, обложенных сначала налогом на крестовый поход, а затем новым налогом на выкуп, затравленных не только чиновниками короля, но и чиновниками графа Шампанского, моего сюзерена, не было никого, кто встал бы на их сторону. В остальных частях королевства дела обстояли не лучше, и управление страной находилось в опасной близости от полного краха.
Все это король понял так же хорошо, как я, а все мы знаем, как он долгие годы заботился о благосостоянии своего народа. Он не часто вспоминал о крестовом походе, но именно в это время перестал носить алое платье и отделанную мехом одежду, как подобало сеньору его ранга. Я думаю, он никогда не забывал историю, рассказанную человеком, приехавшим в Дамаск покупать рога и клей для наших луков. На базаре он встретил старика, который с издевкой выкрикивал: «Когда-то давно я видел, как прокаженный король Балдуин Иерусалимский разбил Саладина, хотя за Балдуином было лишь три сотни человек против трех тысяч у Саладина. А теперь вы дошли то того, что вас можно брать голыми руками, как домашний скот». Несомненно, святой король держался не как подобало витязю Бога, и он винил себя, считая свои ошибки причиной гибели многих людей.
Со своей стороны, узнав, какая судьба была дарована величайшему королю и святейшему из всех живущих людей, я засомневаться, давал ли Бог благословение хоть одному крестовому походу. Кроме того, видя, как мы были нужны во Франции, пока отсутствовали, я подумал, что Бог хочет, чтобы я посвятил остаток моих дней поместью в Жуанвиле, куда он меня поставил править прежде всего.
Когда король снова принял крест, господа мои, ему уже было более пятидесяти лет и его здоровье находилось в таком расстроенном состоянии, что обычно он не ходил сам, а позволял мне носить его на руках. Кто ему посоветовал, я не знаю, как и не могу понять, кто советовал самым разным папам объявлять крестовые походы против христианских императоров, стран или городов, с которыми им случалось поссориться. Наш святой король не всегда бывал прав, мои сеньоры, я так и говорил ему, когда он спрашивал моего совета. И в тот раз я сказал ему все, что думал, и ему это не понравилось.
Он отправился в путь и не вернулся. Половина французского рыцарства погибла с ним в том крестовом походе, в основном от чумы. В результате мы потеряли лучшего короля, равного которому не было в целом мире, и не достигли ничего. Когда я узнал о его смерти, у меня заболело сердце, потому что нас разлучила разность в наших мнениях. Однако, понимая, что наш добрый король уже пребывал в раю, я верил, что он сумел меня понять.
В прошлом году, когда папа объявил его святым, что, на мой взгляд, было всего лишь давно ожидаемым признанием, я помолился ему в моей часовне в Жуанвиле, так как долгие годы желал, чтобы церковь разрешила мне ему молиться. Той самой ночью милостью Божьей мне приснился король, стоящий напротив входа в мою часовню, в своем скромном сером платье, черном плаще и простой шляпе. Он удивительно мне обрадовался, а я был счастлив его увидеть.
«Мой господин, – сказал я, ибо речь во снах часто бывает такой глупой, – когда вы уйдете из Жуанвиля, я приготовлю для вас место в доме, которым владею в деревне Шевильон».
«Мой сеньор де Жуанвиль, – ответил король со смехом, – у меня нет намерения уходить так скоро».
При этих словах я проснулся, сердце мое успокоилось и перестало болеть из-за нашей последней разлуки на земле. Так как он пожелал остаться в Жуанвиле, я соорудил ему алтарь во славу Божью в моей часовне, чтобы служить мессы в его память. Если Людовик Святой меня простил, то разве есть здесь кто-либо, имеющий право порочить мою честь?