Крестьянский бунт в эпоху Сталина: Коллективизация и культура крестьянского сопротивления
Шрифт:
Ночной кошмар крестьян
Коллективизация нарушила повседневную жизнь деревни, спровоцировав гигантскую волну апокалиптических страхов и слухов. Апокалиптическая тематика легла в основу языка и дискурса крестьянского восстания, отразив весь накал жестокого столкновения двух противоположных миров. Апокалиптическая традиция, направленная против колхозов и насаждавшего их государства, стала средством выражения крестьянского протеста.
Очень многие слухи были связаны со сверхъестественными событиями, однако встречались и более приземленные, касавшиеся экономических и политических вопросов. Среди экономических тем можно отметить налоги, цены на зерно и хлебозаготовки. Разговоры о налогах и ценах на зерновые были привычными: крестьяне обсуждали, стоит ли ожидать весной повышения цен на зерно, какие новые налоги собирается ввести власть{230}. Иные слухи были связаны с конкретными событиями, такими, как появление статьи Сталина «Головокружение от успехов» в начале марта 1930 г.{231}, или с историями о партийном руководстве. Так, по некоторым слухам, ходившим перед началом коллективизации и в ее первые годы, Троцкий и Бухарин выступали защитниками крестьян в Москве. В начале 1930 г. в Ивановской области говорили: «Хороши Бухарин и Троцкий… Сталин хочет оставить всех голодными»{232}. В Центрально-Черноземной области в тот же период ходил слух, будто Троцкий находится в Китае, где готовит нападение на Советский Союз{233}. Если симпатию крестьян к Бухарину можно понять, то в отношении Троцкого, видимо, действовало правило «враг моего врага — мой друг». Некоторые утверждали, что и Сталин друг крестьян: так, в начале 1930 г. в Курганском округе прошел слух, будто Сталин и вдова Ленина Крупская собирались ездить по деревням и арестовывать коллективизаторов{234}. Наконец, многие слухи отражали страхи жителей различных регионов, например молва о «расказачивании» на Кубани и в других местах или ходившие
Слухи о коллективизации первого и самого распространенного типа гласили, что советская власть и колхозы несут на себе знак Антихриста, началось его царство и близок конец света{237}. В 1929 г. на Средней Волге был широко распространен слух, что «Советская власть не от бога, а от Антихриста»{238}. Самое близкое и очевидное проявление его власти — колхоз, хотя «сатанинскими силами» или «слугами Антихриста» могли стать агрономы, рабочие бригады или даже трактор{239}. Крестьян предостерегали не вступать в колхозы, иначе их заклеймят (в буквальном смысле, на лбу) печатью Антихриста, чтобы проклясть во время второго пришествия или опознать в случае восстания{240}. В Сталинградском округе на Нижней Волге один казак говорил всем о неизбежном пришествии Христа и предупреждал: «Колхоз — это дьявольское клеймение, от которого нужно спасаться с тем, чтобы попасть в царствие Божье»{241}. В некоторых деревнях поговаривали, что в домах недавно вступивших в колхоз поселилась «нечистая сила» и что колхоз послан людям как кара за грехи{242}. По словам работника ОГПУ, на Нижней Волге в 1930-х гг. «религиозные предлоги» были основой «кулацкой пропаганды» и слухов о колхозах. Там говорили, например: «Колхоз несовместим с религией. Там вас заставят работать в воскресенье, закроют церкви и не дадут молиться»; «Вступая в колхоз, вы подписываетесь под лист антихриста, бегите от колхоза, спасайте свою душу!» В Аткарском округе Саратовского района женщина-староверка предрекла: «Вас заставят работать в воскресенье, если вы пойдете в колхоз, вам приложат ко лбу и на руках печать Антихриста. Сейчас уже началось царство Антихриста, и вступать в колхоз большой грех, об этом написано в Библии»{243}.
Многие слухи говорили о неизбежно надвигающемся дне возмездия и Божьей кары. Нацеленные на коммунистов и крестьян, которые вступили или собирались вступить в колхоз, они пророчили гибель всем, кто перешел на сторону советской власти. В одной казацкой станице на Кубани ходил слух, что 1 августа 1929 г. настанет «черная ночь», когда казацкие части учинят расправу над бедняками и крестьянами не из числа казаков. Ночью 1 августа многие крестьяне ушли в степь, а остальные собрались по двадцать человек в одной избе с оружием в руках {244} . В других местах слухи предвещали схожий судный день, называя его резней Варфоломеевской ночи. Так, в конце лета 1929 г. по деревням Чапаевского района ходили слухи о Варфоломеевской ночи, в которую убьют всех, кто вступил в колхоз {245} . [31] Во Владимирском округе в Ивановском промышленном районе в конце января 1930 г. появились слухи о надвигающейся резне Варфоломеевской ночи и уничтожении мира по повелению Бога {246} . Схожие слухи сопровождали кампании по коллективизации на Урале и в Чувашии {247} . В селе Бочарко в Харьковской области распространился слух, будто из недавно закрытой местной церкви сиял чудесный свет, а на одном из куполов появилась надпись: «Не ходите в колхозы и коммуны потому, что я вас поражу за это» {248} . В других местах слухи были более земными. Например, в Московской области тех, кто намеревался вступить в колхоз, предупреждали, что их выгонят из своих домов, которые пустят на дрова. Там же ходили упорные слухи, что в колхозе крестьянам придется есть крыс, и зловещий слух о том, что в соседней деревне одну из женщин нашли повешенной вскоре после того, как она вступила в колхоз {249} . Во многих селах шла молва, будто скоро будет восстание. Летом 1930 г. в селе Сорошинском Оренбургского района Оренбургского округа на Средней Волге крестьянин Воронин уверял соседей: «Теперь мужики везде готовы, и, если начнется восстание, все как один примут в нем участие» {250} . В середине 1931 г. в Центрально-Черноземной области новую волну коллективизации сопровождали слухи о восстаниях в других регионах страны и о стачке донбасских шахтеров. В тот же период в Центрально-Черноземной области и в Западной Сибири ходили слухи о скорой войне и неизбежном падении советской власти {251} .
31
В русском языке синонимом выражения «Варфоломеевская ночь» выступает погром или побоище. Можно предположить, что в 1920-х и 1930-х гг. крестьяне, употребляя это выражение, имели в виду то же самое. (Я благодарна Дональду Ван Атта за то, что он обратил на это мое внимание.)
Слухи о войне и вторжении были естественным продолжением слухов об Антихристе и божественном возмездии. Страх перед войной витал в деревне на протяжении всех 1920-х гг., особенно усилившись во время паники 1927 г. и хлебозаготовительных кампаний {252} . [32] Он остался и в эпоху коллективизации, приняв форму молвы о грядущем вторжении. Среди потенциальных захватчиков в основном называли англичан, поляков, китайцев и японцев, хотя иногда говорили только о вторжении «банд» или «всадников», обращаясь к апокалиптическим образам. При этом часто добавляли, что вступившие в колхоз либо будут убиты этими войсками, либо станут первыми, кого призовут на военную службу {253} . Частично эти слухи были вызваны постоянным военным психозом в Москве, и это свидетельствует, что крестьяне следили за политическими событиями. Однако в данном случае официальная пропаганда подливала масла в огонь апокалиптических настроений деревни, позволяя крестьянам по-своему толковать ситуацию. В результате слухи о войне и вторжении стали предвещать конец света и ужасную судьбу тем, кто, вступив в колхоз или оказав другую услугу советской власти, отдал свою душу Антихристу
32
Потребовалось проведение специального собрания в отдаленной деревне Беляевка на Урале, дабы убедить крестьян, что слухи середины 1920-х гг. о войне были неверными. См.: Голубых М. Очерки глухой деревни. С. 43. См. также доклады, основанные на информации ОГПУ о панических настроениях в деревне и распространении слухов о войне в 1927 г.: РГАСПИ.Ф. 17. Оп. 85. Д. 289. Л. 2–14, 17–36.
Еще одним видом слухов, не столь тесно связанных с апокалиптической тематикой, были рассказы о безбожной природе коммунизма и об отвратительных нравах колхоза, чаще всего связанные с семьей. В деревне говорили, что всех жен сделают общими, а спать придется всем под одним одеялом {254} . Как отмечает сотрудник Института научных исследований коллективных хозяйств, эти слухи гуляли буквально по всему СССР {255} . Слухи об «общем одеяле» вернули к жизни миф времен Гражданской войны о намерении коммунистов национализировать женщин {256} . Судя по всему, помимо этого пищей для них стали один или два случая, когда местные активисты действительно внедрили нечто очень схожее с «общим одеялом». Так, один уполномоченный Рабкрина (Рабоче-крестьянской инспекции) сообщил женщинам, что им всем придется спать под одним одеялом со всеми мужчинами. А на Северном Кавказе местные активисты одной из деревень действительно конфисковали все одеяла и сказали крестьянам, что отныне все будут спать на семисотметровой кровати под семисотметровым одеялом {257} . Слухи об общем одеяле часто сопровождались разговорами о том, что женщинам остригут волосы, а детей увезут в другие страны или сделают общими {258} . На митинге женщин в Шадринском округе на Урале в мае 1930 г. коллективизаторы на самом деле сообщили женщинам, что им придется остричь волосы, поскольку они нужны правительству в качестве утильсырья {259} . В 1930 г. на Северном Кавказе говорили, будто детей вывезут в Китай «для улучшения породы» (видимо, китайской) {260} . [33] На Урале ходили слухи, что детей отправят в специальную детскую колонию {261} . В Ленинградской области женщины и девушки были напуганы слухами о том, что с приходом колхозов «детей отберут», «волосы остригут» и конфискуют все приданое {262} . В других деревнях говорили, что девушек и женщин вывезут в Китай в качестве платы за КВЖД {263} . Женщины деревни Старые Челны в Старочелнинской волости Ставропольского кантона Татарии страшились, что в колхозе их волосы остригут как конские хвосты, заберут детей, им всем придется есть собачье мясо и будут «мужьев выдавать таких, каких нам не надо» {264} . На Средней Волге в деревне Покровка Чапаевского района ходил слух, что в колхозе «все будет общее, и мужья и жены… Волосы остригут… Детей отберут, и вы их не будете видеть, будут воспитывать их в сатанинском духе… Церкви сожгут» {265} . В Майкопском округе на Северном Кавказе зимой 1929 г. бытовало представление о жизни в колхозе, в котором соединились страхи, связанные с представлениями об упадке нравов и об Апокалипсисе: «В колхозах будут класть специальные печати, закроют все церкви, не разрешат молиться, умерших людей будут сжигать, воспретят крестить детей, инвалидов и стариков будут убивать, мужей и жен не будет, будут спать под одним стометровым одеялом. Красивых мужчин и женщин будут отбирать и загонять в одно место для того, чтобы производить красивых людей. Детей от родителей будут отбирать, будет полное кровосмешение: брат будет жить с сестрой, сын — с матерью, отец — с дочерью, и т. д. Колхоз — это скотину в один сарай, людей в один барак…» {266}
33
Этот слух также ходил на Нижней Волге (см.: РГАЭ. Ф. 7446. Оп. 5. Д. 87. Л. 12), хотя там говорили, что в Китай вывозят женщин, потому что китайские женщины мрут от голода. Возможно, подобные слухи были вызваны новостями о создании детских садов, в том числе таких, где дети оставались на ночь («детских городков», как их называли). См.: Каценельбаум Д. Женщина в колхозе // Женщина в колхозе. С. 104. В коммуне «Колос» все дети действительно жили вместе в детском доме (см.: Соколов А. Коммуна «Колос». М.; Л., 1929. С. 67–68). О других случаях, когда в основу абсурдных слухов легли реальные события, см.: Viola L. Bab'i bunty and Peasant Women's Protest During Collectivization. P. 31.
Истории об отвратительных нравах колхоза служили метафорами аморальности, безбожия и зла, присущих коммунизму. Эти рассказы ложились на почву апокалиптических настроений, принимая форму системы убеждений, в которой мир коммунизма-Антихриста был непосредственно связан с сексуальной аморальностью и другими извращениями.
Слухи, сравнивающие коллективизацию с крепостным правом, были еще одной метафорой такого рода. Крепостное право стало символом предательства коммунистами идеалов революции, самой ужасной аналогией, которую могло вообразить крестьянство, в чьем историческом сознании крепостное право продолжало играть центральную роль. Во всех деревнях крестьяне проклинали революцию и коммунистическую партию. Осенью 1931 г. в Центрально-Черноземной области следователи ОГПУ отметили такие высказывания крестьян: «Нас коммунисты в революцию обманули, всю землю, выходит, им обрабатываем бесплатно, а теперь последних коров берут»; «Не дают крестьянам никакой свободы, нам нами издеваются и последних коров отбирают»; «Так делают только бандиты, раз отбирают у середняка последнюю корову»{267}. Один крестьянин со Средней Волги говорил: «Я 30 лет работал рабочим, мне все говорили — “революция”, я не понимал, но теперь понял, что такое революция, оказывается, она отбирает все у крестьян и оставляет их голодными и раздетыми»{268}. Другой житель того же региона возмущался: «Вот вам власть, последнюю корову отбирает у бедняка, это не советская власть, а власть воров и грабителей»{269}. В Ленинградской области крестьяне сравнивали колхоз со «старой барщиной»{270}. Похожие аналогии появлялись в слухах, ходивших в Центральном промышленном районе, Западном районе, на Нижней и Средней Волге, на Кубани и во многих других местах{271}. Жители деревни Ильино Кузнецкого района Кимрского округа Московской области в начале 1930 г. предупреждали: «Колхозы это барщина, второе крепостное право»{272}. Согласно донесению ОГПУ того же периода, на Украине крестьяне говорили: «Нас тянут в коллектив, чтобы мы были вечными рабами»{273}. Слухи несли весть о том, что коллективизация означает хаос, голод, гибель посевов и скота{274}. Некоторые шли еще дальше, предвещая возвращение помещиков и белых. Они усиливали страх крестьян перед закрепощением, взывая к образам вторжения и всадников Апокалипсиса{275}. Смысл таких слухов был ясен каждому жителю деревни. Вряд ли крестьяне действительно думали, что колхоз — это возвращение к настоящему крепостному праву{276}. Последнее скорее служило метафорой для отражения всего того зла и несправедливости, которые обрушились на деревню. Как и тема апокалипсиса, восприятие колхоза как крепостного права было одной из форм инверсии советской власти и революции.
В годы коллективизации по советской деревне ходили слухи всех этих видов. Каждый из них был прямо или косвенно основан на апокалиптических страхах и верованиях. Слухи об Антихристе были чисто апокалиптическими; разговоры о возмездии, войне и вторжении вызывали в сознании крестьян образы четырех адских всадников {277} . Слухи о нравственных извращениях в колхозе произошли от представления о порочной триаде «коммунизм — Антихрист — разврат», где в российских реалиях к традиционной связи между всем дьявольским и развращенным добавился компонент коммунизма {278} . Слухи, в которых коллективизация ассоциировалась с закрепощением, не всегда носили апокалиптический оттенок; крепостное право служило в них метафорой зла, земного, социального конца света, который, будучи связан с коммунистической политикой коллективизации, превращал коммунистов в помещиков, а революцию 1917 г. — в фарс. Каждый из слухов по-своему указывал на приближение конца. В крестьянском апокалиптическом сознании не было образов тысячелетнего царствия Христа после его второго пришествия, золотого века, который последует за падением власти Антихриста. Крестьянский апокалипсис представлял собой исключительно отрицательное явление. Упор на то, что близится окончательный конец света и царство Антихриста, отражал безнадежность и отчаяние, охватившие деревню в годы сплошной коллективизации. Однако уже самим фактом отрицания эти слухи перевернули коммунистический мир. Восприятие коллективизации крестьянством было не просто реакционным; «его ключевой характеристикой был переворот мира… сознание выражало себя в отрицании существующего порядка, а не в поиске нового» {279} . Коммунизм стал воплощением Антихриста. Все, что в коммунистическом мире было правильным и логичным, стало для крестьянского мира прямо противоположным. Именно в этом смысле слухи об Апокалипсисе толкали крестьян на борьбу и создали идеологию крестьянского сопротивления [34] .
34
См.: Wolf E. R. On Peasant Rebellions. P. 373. Этот исследователь пишет, что «крестьянский анархизм и апокалиптическое видение мира вместе создают идеологическое топливо, которым питается восставшее крестьянство».
Акцент на царстве Антихриста служил показателем протестной природы апокалиптического мировоззрения эпохи коллективизации. Он исключал для каждой из сторон возможность придерживаться нейтралитета в противоборстве, ставшем войной между силами добра и зла. Всем стремившимся к спасению приходилось выбирать между Богом, с одной стороны, и советской властью, колхозом и Антихристом, с другой. Миры политики и религии слились в один, и все политические события стали рассматриваться крестьянами через призму Апокалипсиса. Последний, таким образом, оказался не просто способом осмысления кардинальных перемен эпохи первой пятилетки, но и руководством к действию. Перед выбором между спасением и проклятием верующему человеку не оставалось ничего другого, как сопротивляться политическому курсу и действиям государства. Ввиду этого апокалиптические предостережения адресовались тем, кто вступил в колхоз или еще колебался. Апокалиптические слухи способствовали упрочению единства крестьянства, стали призывом к оружию и мотивацией для более активных форм крестьянского протеста и сопротивления коллективизации.
«От Господа Бога»
Подогреваемые страхом и нарушением прав крестьянства, слухи распространялись по деревне, как гигантский пожар. Крестьяне собирались небольшими группами и обменивались последними новостями у колодца или на рынке; молодежь устраивала посиделки, сосед обсуждал вести с соседом{280}. Считалось, что в основном слухи распускают женщины и маргинальные группы крестьян, которые, как следовало из советских источников, находились под влиянием кулаков, священников и прочих «контрреволюционных элементов». Женщины казались по своей природе жадными до слухов, особенно апокалиптических, поскольку были религиознее мужчин и шире вовлечены в дела деревни, что способствовало тесному общению друг с другом{281}. Аналогично естественными разносчиками слухов представлялись такие маргинальные фигуры, как странствующие паломники, нищие и юродивые, постоянно переходившие от деревни к деревне{282}. Однако, учитывая масштабность слухов, непонятно, были ли именно эти люди действительно главными распространителями, или же их таковыми хотела видеть партия. Возлагая вину за распространение слухов на «баб» (в основном пожилых), советская власть, осознанно или нет, пыталась умалить значимость этих устных рассказов, сведя их до чисто «женского дела». Обвиняя же в этом странников и прочих бродяг, можно было маргинализировать слух и связать его с довольно архаичным, а потому политически не значимым слоем крестьянского общества. Независимо от того, были ли эти категории крестьян главными распространителями слухов, необходимо отметить, что советская власть могла деполитизировать веру в слухи, поскольку считала крестьянок, странников, нищих и тому подобных отсталыми и политически безграмотными. Таким образом, государство пыталось политическими мерами умалить значимость слухов как контридеологии и разрядить вызванную ими взрывоопасную обстановку.