Крик безмолвия (записки генерала)
Шрифт:
Старая немка вздыхала, подсказывала мужу кошмар
ные подробности выселения немцев с территории, отошедшей Польше.
— Теперь вы будете иметь представление о немецком ужине и как мы живем, — сказал Моритц, —• после изгнания нас поляками.
О литературе и языке речь не заходила. Только Инга перебрасывалась со мной на русском, спрашивала вкусный ли кофе, который она сама приготовила. У меня сложилось мнение, что они имеют весьма смутное представление о наших классиках. Инга мельком упомянула Пушкина, Достоевского, Шолохова, не называя их произведений.
Я не стал разбираться в их познаниях русской
В эту колею я и перевел без особого труда разговор. Моритцы вспоминали многие родственные связи в ФРГ и ГДР, но то лицо, которое меня интересовало, не называли, несмотря на все мое вынужденное любопытство их родословной. Постепенно раскрывался учитель, не воспринимавший новых порядков в школе и в отношении молодежи. От него требовалось то, что было противно всему его существу, но он затаился. Открывались производственные школы, набирались учителя из квалифицированных специалистов, а он был замешан на тесте старого пруссака.
По мере того, как на лице Моритца сгущалась тень, мне становилась неуютной большая комната, в которой мы сидели за круглым столом.
С развешанных на стене портретов и лиц хозяев, кроме Инги, смотрели чопорные лица с холодными глазами, твердившими, что в ФРГ все лучше: мебель, обувь, пиво, шерсть, овощи, маргарин и шмальц.
— В свое время Гитлер для меня был великим немцем, которому я поклонялся. Он остался бы божеством для нации, если бы не проиграл войну, — вздохнул Моритц.
Инга взглянула на меня, потом осуждающе на отца. Он замолчал. Она как бы извинялась за него.
— Может вам лучше переехать в Западную Германию? — с умыслом сказал я и уставился на Моритца.
О, нет, я останусь здесь, на шее у Ульбрихта, — ошарашил он меня своим ответом.
«Какой бы русский додумался до этого?» — подумалось мне.
— А дядя Карл хочет сюда переехать, — сказала Инга.
Я сразу же уцепился за дядю Карла. Ход разговора
давал мне повод для этого. Хотелось о нем все узнать, но пришлось сдерживать себя, чтобы не навлечь чрезмерной заинтересованности им.
Дядя Карл, двоюродный брат Моритца, владелец небольшой пекарни и собственного магазинчика, в котором он продавал хлеб в Кёльне, после войны работал в одном из федеральных ведомств, находившемся в этом же городе. Он был несколько моложе Моритца. Должность его в том ведомстве была на самой низкой ступеньке не на лестнице, а под лестницей. Он был что-то вроде рассыльного или посыльного. Все совпадало с тем, что имелось у меня. Важно было выяснить, почему же он хотел переехать на жительство в ГДР. Весьма интригующее обстоятельство, которое неожиданно появилось и следовало учитывать.
…К нам подошел шофер Коновалова с термосом и чашками.
— Чайку, Николай Семенович.
— Перебил ты, Сашка, на самом интересном месте, но отказываться не будем. Наливай.
Мы уселись на поваленном дереве, пили крепко заваренный, обжигающий чай.
— Значит, дело шло к вербовке, как я понимаю?
— К установлению делового контакта.
— Так, что дальше? — заинтересовался Николай Семенович.
— Дальше… Мне рассказали, что во время одного из массированных налетов англо–американской авиации на Кельн в сорок четвертом или в сорок пятом году все богатство дяди Карла оказалось под обломками разрушенных бомбежкой зданий. От его пекарни и лавки ничего не осталось. Мне в войну не раз приходилось видеть подобную картину. Люди копались в развалинах, надеясь кого-то спасти, что-то найти, прислушивались, но под горами кирпича стояла мертвая тишина. Наверное, это же пережил и дядя Карл. Сам он случайно уцелел в ка
ком-то бомбоубежище, а вся его семья, трое детей и жена, погибли в тот день. Остался он один и едва не умер с голоду. С тех пор он возненавидел англичан и американцев, не скрывал этого в письмах к Моритцам.
Обвинял он и наци в случившемся. Жил мечтой — открыть свою пекарню, в которой сам за пекаря, и лавку — сам за прилавком. Он знал, что в ГДР допускалась частная собственность, государство поощряло конкуренцию мелких предпринимателей с государственными предприятиями. Намеревался приехать к Моритцам, считая, что в ГДР легче открыть свое дело.
Это все, что мне удалось узнать.
Время было позднее, я не стал задерживаться, испросив разрешения навестить Моритцев в ближайшее время, чтобы договориться о взаимном изучении русского языка и мекленбургского диалекта. Учитель отнесся к этому сдержанно, но сказал, что это было бы полезно Инге. Сам он уходил в сторону, передавая меня дочери. Я рассчитывал на него, однако и такой вариант меня устраивал. После того, что я услышал от старого Моритца, предпочтительнее было остановиться на Инге.
Мы с нею встречались поначалу довольно часто и начинали с языка и литературы, а потом уже переходили на интересующие нас темы. У меня был на уме ее дядя Карл, у нее проявлялась все большая заинтересованность мною. Надо было разобраться в ее намерениях, не связана ли она со спецслужбами, не опередила ли нас западногерманская разведка — БНД. Ее увлечение в общем-то не мешало, а даже способствовало поддержанию с нею контакта, который в перспективе должен был перейти в деловой, нужный нашей разведке. Создавалось довольно щекотливое положение — я не должен был ее от себя отталкивать, но и держать на определенном расстоянии, не допускать ее признания в любви. «Дядя Карл, дядя Карл, — повторял я про себя, — как до тебя добраться?» В голове возникали различные варианты, но тут же отвергались, как сырые, не до конца продуманные. Мне нужно было самому с ним встретиться, посмотреть на него, убедиться в том, что о нем рассказывали, выяснить его возможности добывать разведывательную информацию в ведомстве, где он работал.
В порыве откровенности, когда зашел разговор об эсэсовцах, Инга рассказала, что племянник отца служил в эс–эс, но на Запад не убежал, работает в какой-то строи–тельной организации города, иногда заходит к ним. Упоминание Ингой племянника–эсэсовца я расценил как сложившиеся между нами доверительные отношения.
— Я могу вас познакомить с ним. Хотите?
— Хочу. — Как же можно отказаться побеседовать с эсэсовцем? — Только скажите, почему он остался в ГДР?
— Его мать, уже старая, ни за что не хочет расставаться со своею виллой. А он единственный сын, наследник.