Крик ворона
Шрифт:
– Я спокойна, – шептала она. – Я совершенно спокойна. Сейчас я буду спать.
Через несколько минут ее действительно охватил покой, какого она здесь еще не испытывала. Но сна не было.
– Фиг вам, – обреченно сказала она. – Не берет. Встать покурить, что ли?
Она сделала глубокий вдох, чуть выгнулась перед тем, как встать, зажмурила глаза… И открыла их двадцать один час спустя.
В окно стучал дождик. Таня с удовольствием провалялась в постели до самого ужина; сначала смотрела по телевизору детские мультики, не понимая ни слова – но все было понятно без слов, – потом какой-то футбол. Едва ли не в первый раз в жизни она досмотрела матч до конца, правда, так и не
Она спустилась к ужину, наполнила тарелку всякими салатами и колбасами со шведского стола, а управившись, сходила за добавкой. Вернувшись в номер, она снова включила телевизор, но по одной программе передавали новости, по второй кто-то о чем-то оживленно с кем-то беседовал. Таня выключила телевизор, постояла под душем и, поскольку делать было решительно нечего, приняла вторую капсулу и улеглась. Марженка, не встретив утром Таню в холле, поднялась к ней и разбудила. На площадке Иржи вручил ей пузырек с «зелененькими».
Со сном наладилось, но Таня стала просыпаться заторможенной и долго приходила в нормальное рабочее состояние, и никакие замечания, даже окрики Иржи, этот процесс ускорить не могли. Она входила в раж лишь к концу рабочего дня, и ей было даже обидно, что можно бы еще работать и работать, а день уже кончается. Во вторую неделю своего здесь пребывания она попросила Марженку вместо гостиницы отвезти ее в самый большой универмаг и долго блуждала там, заглядывая во все отделы, от мехов до сантехники…
Неизвестно, чем бы все кончилось, но в отделе дамской одежды она нос к носу столкнулась с Эльжбетой Птах, которая, хоть и не владела русским, сумела втолковать Тане, что в Чехословакии из одежды и обуви есть смысл покупать только детские вещи, потому что государство выделяет на них дотации и они дешевы. Раз уж они через какой-то месяц будут в Вене, а потом в Париже, то взрослое лучше покупать там. Выбор несравненно богаче, и хотя в средних магазинах цены выше здешних, но в Вене бывают потрясающие распродажи, а в Париже есть специально для бедных универмаг «Тати». Лично она, Эльжбета, а для друзей Элька, намеревается набить товарами из «Тати» два контейнера и малой скоростью направить их домой, в голодающую под Ярузельским Польшу. Как ни странно (а может, и вовсе не странно), Таня поняла решительно все, и они с Элькой направились к детским отделам, где Таня купила полосатый свитерок с блестками, вполне одобренный Элькой. Медленно подбирая слова, Таня рассказала Эльке про мучившую ее бессонницу, про чудодейственные зеленые пилюльки, про нынешние ее затруднения. Элька кивнула и со смехом заявила, что она сама уже лет восемь не слезает со снотворных, а чтобы не ходить весь день размазней, принимает их в комплексе с «пеп-таблетами». Таня не поняла, и Элька доходчиво и артистично изобразила, что такое «пеп-таблета» – таблетка, дающая запас бодрости на целый день. Завтра, сказала Элька, она принесет Тане несколько штучек на пробу.
На улице Элька предложила подбросить Таню до гостиницы на такси и остановила какую-то иномарку.
– Но ведь дорого будет, – шепнула Таня, когда автомобиль мягко тронулся с места.
– Эх, – Элька отчаянно махнула рукой. – Мам пеньондзы!
В дороге выяснилось: оказывается, Элька живет в одной гостинице с Таней, только в другом крыле, а потому пользуется другим входом и другим кафетерием. Более того, там же живут и Уве Зоннтаг, и Дьюла Татар, художник-постановщик из Венгрии, и вообще все приезжие участники фильма. И туда же в самое ближайшее время въедет тот,
«Пеп-таблеты» – американский дексамил – Таня получила в тот же вечер и на студию приехала бодрая, как жаворонок. К Новому году она принимала по три таблетки дексамила утром и по три пилюли секонала перед сном – меньшие дозы уже не действовали. Вернувшись в Ленинград на «каникулы», она боялась, что уже не сможет нормально жить, когда кончится запас таблеток, и что здесь, в Союзе, достать что-то подобное будет трудно.
Она беспокоилась зря. До самого возвращения в Братиславу у нее не было ни одной бессонной ночи, ни одного мутного, заторможенного дня. Теперь у нее было куда более приятное снотворное и куда более сильнодействующий тоник – присутствие рядом любимого человека.
В этот раз она улетала совсем в другом настроении. Расцеловавшись с Павлом в Шереметьево у регистрационной стойки – дальше ему нельзя было, – Таня бодро шагнула за барьерчик, обернулась, весело помахала ему рукой и крикнула:
– Теперь уже скоро!
Ответом ей были кивок и широкая, счастливая улыбка.
Глава третья
КАК ПЕРЕКЛИЧКА ВОРОНА И АРФЫ
(27 июня 1995)
Двери Рафаловичу открыла строгого вида женщина лет под пятьдесят, в очках, похожая на японку. Миссис Элизабет Амато, должно быть. Что-то смутно знакомое почудилось ему в ее облике.
– Проходите, – без акцента и без выражения сказала она. – Миссис Розен будет с минуты на минуту.
– Давненько не виделись, давненько. Значит, наша Танечка стала теперь миссис Розен? Да и вас, госпожа Амато, я определенно раньше видел.
Элизабет Амато молча распахнула перед ним двойные двери в гостиную.
– И все же, госпожа Амато, мы с вами явно встречались раньше, – настойчиво продолжил Рафалович, желая как можно лучше сориентироваться в предложенной ему игре.
– Не помню, – тем же непроницаемым голосом произнесла японка. – Пройдите, пожалуйста. Миссис Розен будет с минуты на минуту.
Он вошел, цепким взглядом окинув огромную гостиную, знакомую ему по нескольким переговорам и презентациям. Здесь уже томились те, кто и должен был явиться по приглашению. Точнее, томился только Ник Захаржевский, выступающий нынче под гнусным псевдонимчиком Люсьен Шоколадов в каком-то новомодном гей-клубе, а проще сказать – кабаке для педиков, а Ванька Ларин мирно спал в кресле у окошечка. На неухоженного, задрипанного Ларина он посмотрел с сочувствием – потом надо будет потолковать с мужиком, узнать, чем дышит, помочь как-нибудь. А вот Захаржевский-Шоколадов вызывал только омерзение. Совсем скурвился дипломат. Кто бы мог подумать.
Ник явно не узнал его. Рафалович решил не представляться и в серьезные разговоры не вступать. От этого деятеля он вряд ли узнает что-нибудь достойное внимания. Он сел в свободное кресло, потянулся, а краем глаза не забывал следить за дверью. В прихожей послышались оживленные голоса, и он прервал очередной настороженный вопрос собеседника, заставив его замолчать.
Дверь широко распахнулась.
– Доктор и миссис Розен! – торжественно объявила Элизабет Амато.