Крик ворона
Шрифт:
– Там… там отцу вашему плохо, – сказала она. Дмитрий Дормидонтович, распростершись, лежал на высокой каталке в приемном покое. Грудь его судорожно вздымалась, на лице застыла странная улыбка, один глаз был закрыт, другой не мигая смотрел в потрескавшийся серый потолок. Над ним склонился врач, сжимая запястье больного, должно быть, прощупывая пульс.
– Да-с, плоховато, – сказал врач, поймав на себе дикий взгляд Павла. – Надо бы в интенсивную терапию… Ребята, – обратился он к следователям, показывая на каталку, – ну-ка взяли дружно!
За эти трое проклятых суток, полных нечеловеческого напряжения для них обоих, отец сжег себя дотла – и рухнул как раз тогда, когда отступил дьявольский морок и мир вновь стал почти нормальным, почти обыкновенным, почти как всегда.
Нюточка, проснувшись, рассказала Павлу и следователям, что во время дневной прогулки их группы они с подружкой катали друг друга в саночках и отъехали довольно далеко от воспитательницы и других детей. И тут откуда-то появилась тетя в красивой желтой шубе, окликнула ее по имени и сказала, что прилетела мама Таня, но домой заехать не смогла, потому что через три часа у нее другой самолет. Но она очень хочет видеть Нюточку и попросила свою знакомую – то есть ту самую тетю в шубе – забрать девочку из садика, отвезти в аэропорт, а потом обратно. Смышленая Нюточка никогда и никуда не пошла бы с незнакомым человеком, но ведь тетя в шубе назвала и ее имя, и мамино, знала, что мама должна прилететь на самолете… Тетя очень торопилась, и они, ничего не сказав воспитательнице, побежали через парк на улицу. Там их ждала серая машина, кажется, «Волга», за рулем сидел такой дядя с усами. Как только они тронулись, тетя дала ей шоколадную конфетку со вкусной начинкой, и Нюточка почему-то заснула… Потом она запомнила только, что ее куда-то несли на руках… комнату с желтыми шевелящимися обоями и мягкий диван… Несколько раз приходила тетя, говорила, что мама сейчас придет, снова угощала конфетами…
А потом она проснулась уже здесь…
Она не смогла описать внешность ни этой тети – у нее каждый раз было новое лицо! – ни усатого дяди, а вот комнату, пожалуй, узнала бы, если бы, конечно, снова оказалась в ней… Следствию это могло помочь не сильно. Оставалась надежда, что, может быть, кто-то видел того или тех, кто утром доставил девочку в больницу… Павел провел этот день, слоняясь от палаты с Нюточкой, которая вновь заснула, до палаты с Дмитрием Дормидонтовичем, вокруг которого хлопотали врачи и медсестры. Вечером его насилу уговорили вернуться домой.
Электричка, метро… Он еле доплелся до дому и в полном изнеможении повалился на диван. Через десять минут из аэропорта приехала Таня. Она еще ничего не знала…
А ночью раздался телефонный звонок.
– Тебя, – сказала Таня, воротившись на кухню, где они оба молча курили, не в силах ни говорить, ни заснуть.
– Кто?
– Какая-то женщина. Говорит, срочно. Голос интеллигентный.
Павел подошел к аппарату.
– Алло?
Раздавшийся в трубке голос не был ни женским, ни, тем более, интеллигентным:
– Чернов, ты намек понял? Считай последним предупреждением…
У Павла перехватило дыхание. Намек он понял.
– Э-п… э-п… Кто это?
Ответом ему были короткие гудки.
На кухню он вернулся с таким лицом, что Таня моментально взяла его за руку, усадила за стол, сама села рядом и, не выпуская его руки из своей, сказала коротко:
– Рассказывай.
И он рассказал ей все – что не рассказывал доселе никому. Ни отцу, которого с детства привык не посвящать в свои проблемы, ни следователям.
– Знаешь, я давно заметила, что у всех подлецов есть одна слабость, – сказала Таня, выслушав его.
– Какая?
– Они считают, что хитрость, изворотливость и жестокость – это то же самое, что ум. И нередко поступают глупо.
– Глупо?
– Да. Неужели они не понимают, что после всего этого они потеряли последнюю надежду заполучить тебя? Ведь ты же не станешь возвращаться к ним ни при каких обстоятельствах?
– Да уж лучше подохнуть!
– Но нам надо что-то делать. И быстро. Они ведь ни перед чем не остановятся. Завтра же забираю Нюточку и везу ее в Хмелицы, к Лизавете.
– Если врачи отпустят…
– И если не отпустят – тоже. Думаю, тебе надо ехать с нами.
– А как же отец?
– Я вернусь и буду при нем. Меня они не тронут.
– Если захотят – еще как тронут!.. Нет, вы езжайте, а я останусь здесь, на виду. Мне от них прятаться бесполезно: вон Жаппара на Тянь-Шане отыскали, что им какие-то Хмелицы?!
– Но они не оставят тебя в покое.
– А я в прокуратуру пойду или в КГБ к тому же Голубовскому. Зря я тогда отмолчался, когда он о возможных причинах похищения выспрашивал. Ничего, теперь все расскажу.
– Ой, я даже не знаю… Жил у нас в общежитии парень один, Генка, бетонщик. Непутевый, выпить любил, подраться, но вообще-то неплохой. Как-то после получки собрались они с приятелями, выпили на лавочке, купили еще, а тут дождь. Забрались они с бутылками своими в подвал. А там в углу – труп. Приятели говорят, пошли скорей отсюда, а Генка им – нет, надо заявить. Те ушли, а он в отделение. Там его, не разбираясь, скрутили и в клетку: пьяный, мол. А он им кричит: я про покойника заявить пришел. Ну, рассказал, где и что, выехали они. Смотрят – действительно покойник. Генка им говорит: что, убедились, что не вру? Теперь отпустите! А они говорят: теперь-то как раз и не отпустим, потому что ты и есть убийца! Убил, испугался и к нам прибежал, рассказывать, будто случайно нашел. Он на колени: да вы что, да какой я убийца!.. Год его потом в тюрьме продержали до суда, и там и вовсе бы засудили, да хорошо, что прокурор порядочный попался и разобраться не поленился. Труп-то в подвале три дня пролежал до того, как Генка нашел его, а Генка в то время на Бокситогорском комбинате в командировке был. Отпустили его, слава Богу, но жизнь все равно покалечили крепко.
– Я не боюсь, – угрюмо сказал Павел.
– Зато я боюсь… Давай-ка мы прежде того с надежным человеком посоветуемся, который в таких делах разбирается лучше нашего. Вот только с кем бы?
– Может быть, с Николаем Николаевичем? – подумав, предложил Павел.
– Это с каким Николаем Николаевичем?
– С адвокатом, бывшим тестем моим. Человек он знающий, ловкий. Помнишь, это же он осенью в две недели организовал и твой развод, и наш брак?
– А, седой такой? Я еще в толк не могла взять, что это ты так вдруг заспешил – жили же до того нерасписанные, и ничего. А это ты мое будущее обеспечивал. – Она горько усмехнулась.
– И Нюточкино, – не замечая усмешки, сказал Павел. – До свадьбы ты юридически была для нее посторонним лицом.
– А ты его хорошо знаешь, этого адвоката? Можно ему доверять?
– А если больше некому?
– Есть кому, – твердо сказала Таня…
– Вот, собственно, и все. Ну и что ты думаешь?
– Я скажу. Только сначала разреши мне задать один вопрос.
– Задавай.
Рафалович встал, резко отодвинув стул.
– Объясни мне, пожалуйста, почему, ну почему ты такой идиот? Кто тебя просил гнать волну, а? Да, допустим, весь навар с твоих разработок пойдет не в закрома Родины, а в карман какому-то хитрому дяде – ну и что? Что это меняет? Ты же взрослый человек, ты прекрасно понимаешь, что эта самая Родина, которая из нас сосет соки и выворачивает нам руки и карманы, – и есть сотня-другая таких вот хитрых дядей, которые окопались на теплых местечках и втихаря грызут друг дружку, норовя отхватить кусочек пожирнее. Так что, с точки зрения твоей хваленой нравственности, совершенно безразлично, вкалываешь ты на одного дядю, на двух или на тысячу. А с рациональной точки зрения на одного-то еще и лучше – и плодами труда твоего с умом распорядится, и тебе даст, сколько ты стоишь, а не сколько полагается по штатному расписанию… Тебя же впервые оценили по достоинству, создали все условия, освободили от всякой херни – твори, дорогой, открывай, изобретай. Оборудование новое нужно? Ты только списочек составь. Зарплата маленькая? На тебе вдвое. Не хочешь каждый день на работу ходить? Ходи когда захочешь, только дело делай. Ведь так оно было?