Криминал-шоу. Повести
Шрифт:
Ну уж если пошли по дороге колдобины да рытвины, то и конца им не видать. По пути Зоя заскочила в Дом торговли, потешила любопытство: такой ковер, какой утартал у неё Борщевский, стоил сто двадцать тысяч. За спасибо, выходит, отдала. А тут ещё – ювелирный магазин сам-то работал, а вот скупка отдыхала. И, как тут же пояснили расстроенной Зое всезнающие женщины в деревенских платочках, отдыхает скупка уже несколько дней и закрыта будет неизвестно сколько. Оказывается, это «мафиози», торгующие золотишком, прикрыли государственную скупку. Они всё могут, «мафиози»-то! Приехали. Полнейший тупик.
Зоя стояла на крыльце «Рубина», думала.
– Паслушай, карасавица!
Глянула – цыганка, старая, седая, с требовательным бесстыдным взглядом.
– Золата куплю, многа денег дам. Не пажалеешь! Многа-многа денег дам. Прадавай золата!
Зоя инстинктивно отпрянула, вырвала рукав. Она старалась не разговаривать с цыганками, обходила их стороной. Однажды, ещё на первом курсе института, она поехала на выходные домой. У входа на автовокзал её перехватили две цыганки, молодые, улыбчивые, напористые, – закружили, обворожили, чего-то наболтали. Когда Зоя-студенточка пришла в себя, у неё исчезло уже колечко с пальца и не осталось в кошельке ни копеечки, даже на билет до родимой Тынковки. Пришлось через весь город возвращаться в общежитие, одалживаться у Арины…
Но на сей раз – делать нечего – Зоя переборола себя, поддалась на диалог.
– Я дёшево не отдам.
– Ай, не нада дёшева! Я дорага дам! – оживилась ещё более старая карга. – Пашли, пашли, карасавица! Я наперёд деньги атдам!
Она повлекла Зою под арку, здесь же, рядом, зыркнула по сторонам.
– Чево у тебя, карасавица?
– Серьги чистые, цепочка и перстенёк с камушком, изумрудом. За всё хочу триста пятьдесят тысяч.
Цыганка заглянула ей в глаза, словно плеснула ворожбы, преувеличенно изумилась, заквохтала:
– Ай, ты чево, раскарасавица! Ай, как многа просишь! Триста дам. Всё, чево есть, атдам – триста тысяч!
Зоя торговаться всё же не умела. Да и этого тоже с лихвой хватит. С меньшей лихвой, но хватит и даже ещё останется.
– Ладно, давайте.
Старуха залезла грязной пятернёй в золотых перстнях за пазуху, пошарила в её необъятных закромах, вытащила на свет газетный свёрток.
– Считай, карасавица. Здесь ровна триста.
Зоя развернула обрывок «Московских новостей» – тугая пачка хрустящих тысячерублёвых купюр. Пересчитала – ровненько триста штук, без обмана. Зоя, как деловая, две-три бумажки на свет просмотрела.
Провернув операцию, толстая цыганка упорхнула как мотылёк: раз – и нету. Зоя улыбнулась: вот шустрый народ. На душе её стало чуть легче. Всё, думать и жалеть уже поздно – дело сделано, деньги добыты. Теперь можно слегка и пообедать – время далеко за полдень. Она резонно подумала, что сразу деньги класть в условленное место не след: в их проходном подъезде шпана часто поджигала газеты в почтовых ящиках, вскрывала их. Нет, надо ближе к шести.
Зоя изобрела ушицу из минтая, настрогала огурчиков и зелёного луку на салатик, заварила свежий чай. Попивала в комнате, угнездившись в кресле. Теперь, когда денежная лихорадка кончилась, вязкие мысли снова заполнили голову, угнетали настроение. Кто же это украл Игоря? Зачем? За что такое свалилось на них? Чем прогневили они Бога?..
Сейчас бы помолиться, но не было умения. Хотя своеобразный иконостас в квартире имелся. На средней полке стеллажей к корешкам зелёных с золотом томов Достоевского прислонены маленькие штампованные иконки: Казанская Божия Матерь, Господь Вседержитель, святая мученица Зоя. А сбоку, над телевизором, висело ещё и большое распятие, очень впечатляющее. Его сделал сам Игорь в университетские годы по гравюре Дюрера, когда ненадолго увлёкся резьбой по дереву.
Он вообще в жизни много чего перепробовал: и рисовал, и выпиливал, и выжигал, и лепил, и даже вышивал гладью. Во всём взблёскивал подобием таланта, но терпением его Бог обидел, он быстро угасал, бросал начатое, терял интерес. Распятие так и осталось единственным свидетельством способностей Игоря к искусной резьбе по дереву.
Зоя вспомнила, какая история с этим распятием вышла на свадьбе-новоселье. В новой квартире одним только украшением на голых стенах и был деревянный Иисус Христос на кресте. И вот декан факультета Щурьев – пригласила его Зоя мимоходом, из вежливости, но он таки припёрся, – который за столом всё снисходительно жмурился, благосклонно посматривал вокруг, словно это он выбил квартиру аспирантке, вдруг преобразился. Он перестал оглаживать свои усы, бородку и лысину а-ля Владимир Ильич, осовелые глаза его округлились, он икнул и побледнел, уставившись в одну точку. Что случилось: отравился? Подавился? Уж Зоя кинулась было к соседям – звонить в «скорую», но тут товарищ декан оклемался малость, ком в горле сглотнул и приказал Зое: пойдёмте на кухню – архиважный разговор.
На кухне Щурьев, побагровев, зашипел:
– Как вам не стыдно! Ведь вы член партбюро факультета! Вы позорите звание коммуниста! Если не снимете это религиозное безобразие со стены, ваше персональное дело будем рассматривать на партсобрании!..
Зоя в очередной раз прокляла тот хмурый день, когда колхозный парторг в родной Тынковке предложил ей вступить в ряды борцов за светлое будущее человечества, и она сдуру, по малолетству и комсомольской восторженности, согласилась. Однако на сей раз она именно как истая коммунистка натиск начальства выдержала стойко: распятие, дескать, повесил муж – он снять не позволит. Щурьев на дыбы: мол, в парторганизацию мужа сообщит… И был ужасно фраппирован, узнав, что Игорь Половишин не имеет к ленинской благородной партии ровно никакого отношения. Тогда разгневанный донельзя декан тут же резко распрощался со всеми, удалился и потом долго ещё мотал Зое нервы на кулак, что он преталантливо умел делать, вызывая её через день да каждый день на атеистические беседы…
Каково же было изумление Зои, когда уже в новые времена в областной газете она прочитала статью Щурьева, в которой наткнулась на фразу: «Как глубоко и мудро сказано в Евангелии от Матфея…» Боже мой, да неужто так замечательно скоро и так на диво кардинально можно перестроиться? Вот фарисей так фарисей! И сколько их таких вызрело, развелось в многострадальной стране!.. Шурьев даже, что было совсем смешно и гнусно, истребил свои ленинские усы и бородку, и Зоя не удивилась бы, увидев в начале пресловутой перестройки на лысом надлобье своего начальника характерное тёмное пятно…
За окном звучно, как выстрел, хлопнула дверца машины. Зоя вздрогнула, очнулась. Вот нашла о чём думать! Она взглянула – четыре часа. Так, пора приготовиться. Надо все деньги рассортировать, отсчитать выкупные да Нине сразу три тысячи вернуть. Зоя вынула из серванта прежние двести восемнадцать тысяч, положила на журнальный столик, достала из сумочки свёрток в «Московских новостях». Она брезгливо развернула захватанную грязную газетку, поплевала символически на пальцы, сняла верхнюю тысячерублёвку…