Криминал-шоу. Повести
Шрифт:
Однако всё, мандражировать некогда. Значит так: через забор не перемахнуть – на колючке повиснешь. Остаётся только через ворота перепрыгивать… Впрочем, что за глупости! Ведь калитка должна изнутри открываться. Только вот как? А-а, ладно, как говаривал Наполеон, надо ввязаться в бой, а там посмотрим. Игорь заглотнул три обширные порции воздуха, словно перед нырком в воду, оттолкнул створку гаражных ворот и выскочил во двор.
И в ту же секунду зверь всхрипел, взвился, натянул струной цепь, танцуя на задних лапах, бешено загребая пространство передними. И одновременно, в тот же миг – Игорь всё это ухватил на бегу, боковым зрением – на крыльце нарисовалась горбатая
Игорь подскочил к выходу, вцепился в щеколду калитки, поднял её, но тут же увидел, что перекладина-запор ворот перекрывает краем и калитку. Он попытался сдвинуть толстую жердь, но сил не хватило. На улице весело кричали-гомонили спешащие мимо ребятишки. И тут сзади сквозь визг и хрип пса раздался звеняще-скользящий звук. Игорь глянул – зверюга с кровавой пастью, звеня кольцом по проволоке, мчалась к нему. Игорь в последнюю секунду в невероятном прыжке нырнул влево от ворот, в угол двора, за развесистый куст черёмухи. Он вжался спиной в доски забора, зверь с маху наскочил на куст – во все стороны полетели клочья листьев и зеленый горох ягод. Но цепь уже кончилась. Игорь, всегда любивший собак и кошек, никогда не бивший братьев наших меньших по голове, с бессильной ненавистью смотрел на бешеного пса и представлял, с каким наслаждением раскроил бы ему череп топором.
Подковыляла баба-яга. Она, пугая бельмом на левом глазу, чёрным единственным клыком и железной острой клюкой, замычала, замахала руками-костями, приказывая: пробирайся вдоль забора к гаражу. Игорь ещё с минуту постоял в углу, прощаясь с этим сладким словом «свобода», и поплёлся своими ногами обратно в плен, хоронясь за кустами сирени и черёмухи. Мелькнула мысль: не подловить ли старую в гараже?.. Но ведьма прихлопнула за ним стальные ворота и, слышно, вдела замок в дужки. Да и овчарка фашистская бегала теперь свободно по проволоке. Всё – готовьтесь к финишу.
Игорь вернулся в подполье, устроился на раскладушке. Страшная апатия охватила всё существо его. Опять пощекотала нервы мысль: не выпить ли?.. Он даже встал, подошёл к коньячным ящикам, даже бутыль-гранату уже достал, но, сплюнув, бросил её обратно в ячейку, захлопнул крышку коробки. Нет, и так в животе всё горит. Да и если уж суждено сегодня жизнь закончить, то – трезвым. Хоть последние мгновения побыть самим собой…
О смерти он думал пока как-то посторонне, как бы не всерьёз, однако ж предчувствовал-предугадывал, что ближе к окончательному сроку, к шести часам, суждено ему покрываться холодным потом и корчиться от страха. Господи, только б внешне выдержать тон, только б не впасть в истерику!..
Он долго лежал и, ныряя из полудрёмы в полуявь, всё путешествовал и путешествовал в прошлое, исследовал свою жизнь, словно бы подводил итоги. И что же? Жил, жил, сорок лет отмахал – даже по самым оптимистичным надеждам уже полжизни, – а всё ещё как бы только собирается, только готовится жить. Ничего прочного позади, ничего определённого впереди. А последние пять лет и вовсе непроглядный туман. Годы эти остались-сохранились в памяти обрывками, фрагментами, постыдными нелепыми происшествиями.
Однажды, например, загребли его в вытрезвитель.
Сержант, здоровенный, наглый, тычками загнал его, пьяненького, беспомощного, в одних трусах, в комнату отдыха, где валялись по продавленным заблёванным койкам с десяток хмельных бедолаг, хрипели и храпели. Игорь хорохорился, кричал тупорылому сержанту-мусору: мол, это – нарушение прав человека. А наспиртованное сердце вибрировало. Но тут, на счастье Игоря, вернулся с ужина дежурный лейтенант, поглядел вещи новенького, узрел удостоверение журналиста, тут же приказал одеть-обуть его и отвезти на милицейском уазике до хаты. Уважал, видно, прессу!
Вообще, самое страшное в алкоголе то, что он растворяет осторожность в организме человека, подставляет его под удары. И в переносном, и в прямом смыслах.
В том же «Кабане» прошлым летом сидел Игорь тихо в углу, попивал уже лишние порции фирменного «кабанского» помойного вина. И вдруг втемяшилось ему в пьяную башку, что молодые ребята за соседним столиком слишком громко и чересчур примитивно лаются матом. Он ничтоже сумняшеся встал, подошёл, покачиваясь, сурово сделал замечание: мол, нехорошо себя ведёте, молодые люди. Строительство кафе-бара тогда ещё не закончилось, кругом валялись стройматериалы. Один из этих пацанчиков подхватил арматурный ребристый прут и молча ахнул Игоря по дурной голове. Хорошо, что вскользь – снял лишь кусок скальпа да сотряс мозги. Восемь дней Игорь валялся после этого в больнице, полтора месяца ходил на перевязки, и теперь на всю оставшуюся жизнь у него будет просверкивать на голове проплешина с пятак, словно он неосторожно проболел стригущим лишаём. И ведь ударь подсвинок чуть потвёрже, поувереннее – тут же бы Игорю и карачун пришёл. Это же был знак. Это – предупреждение свыше было: уймись, остановись. И что? Не внял, сделал вид, что не понял…
А и как тоже в этой самой личной жизни подзапутался… Ну ведь ясно же, как Божий день, – с Ариной вместе им не быть, никогда. Ну и остыть бы, откачнуться… Но ведь и с Зоей ничего теперь не склеишь, всё уже позади. Живут они как плохие друзья-приятели, всё время в ссорах и раздорах. И мирит их вовсе не постель, хотя и спят вынужденно на одном ложе, а просто усталость от злобы, желание тишины и покоя. Как женщина Зоя давно уже Игоря не привлекала, её зыбкие мягкие прелести оставляли его совершенно импотентным. Всё реже и реже, лишь по пьяному настроению, он исполнял супружеские обязанности, закрыв при этом глаза и воображая в своих объятиях Арину.
Он хмыкнул, вспомнив недавний случай. В воскресенье, по поздней весне, опохмелившись с утра, Игорь наотрез отказался ехать на дачный участок – перекапывать грядки. Зоя отправилась, автобусом и через речку паромом. Обыкновенно же, вдвоём, они добирались до своей фазенды на велосипедах кружной дорогой через мост. И вот, от горла попив в тот день всякой дряни – и пива, и винца, и водочки, – Игорь вечером балдел у телеящика. Уже смеркалось. Что за чертовщина! Паром ходил до девяти вечера, а уже натикало десять…
В половине одиннадцатого Игорь не выдержал, вытащил с лоджии велосипед, помчался через ночной лес на участок. В тяжёлой гудящей голове ворочались мрачные мысли: чёрт его знает, что могло случиться – может, сердце прихватило. Лежит теперь одна-одинёшенька в вагончике и уже похолодела… Но, по привычке, Игорь надеялся на лучший вариант: Зоя уже в городе, просто зашла на обратном пути к какой-нибудь знакомой, да и заболталась.
Он подкатил к своему клинышку земли уже полной ночью, приблизился к вагончику, и дыхание у него спёрло – дверца была прикрыта, но не замкнута. Он бросил велосипед, вбежал по крутой лесенке, распахнул дверь, нашарил справа, на полочке, в коридоре коробок спичек и одновременно вскрикнул суматошно: