Криминальная принцесса

Серова Марина

Я быстро вынула из своей сумки подслушивающее устройство и прикрепила его с внутренней стороны барсетки, а затем быстро вышла из кабинета. И сделала я это вовремя: снова отойдя за угол коридора, я увидела приближающегося Трегубенкова.

Я подождала, пока Константин Владимирович вошел в свой кабинет, и только потом отправилась по коридору в поисках укромного места, где я могла бы без помех настроить только что установленный «жучок».

Да, техника, в том числе и шпионская, не стоит на месте. Мой знакомый сконструировал такой прибор, который позволяет не только услышать разговоры, которые ведутся на довольно большом удалении. Он также оповещает о том, что разговор начался, и даже, по словам моего знакомого умельца, может лоцировать объект

на местности. Правда, пришлось выложить за это чудо техники кругленькую сумму, но он того стоил. Как бы я могла без него быть в курсе того, что замыслят подозреваемые? Я не могу присутствовать одновременно в нескольких местах. Не разорваться же мне на части, в самом деле.

Покончив с настройкой, я отправилась искать кабинет художественного руководителя. Он находился на этом же этаже.

Я постучала в дверь, на которой висела табличка «Владимирцев В.Т.».

– Открыто, войдите, – раздался голос Владимирцева.

Я открыла дверь и оказалась в маленьком помещении, всю обстановку которого составляли компьютерный стол у окна, небольшой диванчик, обитый темно-синим велюром, шкаф-стеллаж с толстыми папками с документацией и пара стульев. Владимирцев стоял у открытого окна и курил.

Увидев меня, художественный руководитель затушил сигарету и положил ее в пепельницу на столе.

– Чем могу быть полезен? – спросил мужчина.

– Здравствуйте, Валериан Тимофеевич, – поздоровалась я.

– День добрый, – отозвался Владимирцев. – Проходите и устраивайтесь поудобнее.

Худрук переложил несколько папок со стула на стол и пододвинул стул ко мне.

– Меня зовут Татьяна Александровна Иванова. Я частный детектив и по просьбе сестры Владислава Григорьевича занимаюсь расследованием его убийства.

Я почти дословно повторила Владимирцеву то, как я отрекомендовалась ранее Трегубенкову. Но в отличие от Константина Владимировича, художественный руководитель не удивился моему визиту и не стал ссылаться на то, что его уже допросили. И вообще, вел себя на порядок спокойнее и сдержаннее. Что, надо признаться, еще больше усилило мои подозрения в адрес Трегубенкова – этот скользкий тип определенно скрывает какую-то информацию.

– Мне необходимо задать вам ряд вопросов, Валериан Тимофеевич, – сказала я.

– Что ж, задавайте, – согласился худрук.

– Скажите, насколько тесно по служебным делам вы общались с Дубовицким? – спросила я.

– Очень тесно, Татьяна Александровна, вы даже не представляете себе, насколько, – в несколько ироничной манере начал Владимирцев, – вплоть до того, что любая моя инициатива должна была быть непременно согласована с директором театра. Для того чтобы назначить кого-либо из актеров на роль, я должен был согласовать это с директором. То же самое касалось и поощрений. Я уже даже не говорю о том, что и все мои творческие задумки непременно должны были быть одобрены им.

– Ну, насколько я понимаю, все это ведь относится к рабочим моментам, не так ли?

– Да, в принципе, это так, – подтвердил Владимирцев, – но ведь вы просили ответить, насколько тесным было наше общение, вот я и ответил. Я был вынужден обращаться к Дубовицкому практически по всем вопросам.

– Были вынуждены, вы сказали? Мне показалось, или же для вас обращение к директору для утверждения любого вопроса было сродни наступлению на горло собственной песне?

Я решила уточнить нюансы взаимоотношений директора и художественного руководителя. Может быть, мне удастся выяснить что-то, что прольет свет на убийство Владислава Дубовицкого.

– Ну, открыто мы с Дубовицким не конфликтовали, – сразу ответил Владимирцев. – Справедливости ради, надо сказать, что он был очень крепкий руководитель, грамотный, с большим опытом работы. Особенно это касалось административной стороны.

– А вас не ущемляло такое положение дел, при котором каждый нюанс должен был быть одобрен директором? – задала я провокационный вопрос.

Владимирцев внимательно посмотрел на меня.

– Вы,

Татьяна Александровна, ненавязчиво пытаетесь узнать, не питал ли я к Дубовицкому неприязни настолько, что мог убить его?

Я покачала головой.

– Нет, если мне что-либо нужно узнать, то я не пытаюсь, я это узнаю. Так как же? Это я снова по поводу того, что без одобрения Дубовицкого ни один вопрос, в принципе, не мог быть решен.

– Я отвечу так. Владислав Григорьевич официально представлял наш театр, будь то какая-либо организация или государственный орган. Ну и, естественно, приказы издавал тоже он. И подписывал тоже.

– А что же оставалось на вашу долю, Валериан Тимофеевич? – спросила я.

– О, на мою долю оставалось немало. На мне висел весь творческий процесс. Ну, «висел» – это не совсем точное выражение. Скорее, я охватывал весь творческий процесс в театре. Главной составляющей этого процесса являются актеры. А, как известно, актеры – это люди с большими амбициями, со своими характерами и особенностями. Если все пустить на самотек, то начнется такой хаос! Поэтому моя задача как художественного руководителя состоит в том, чтобы, прежде всего, следить за дисциплиной, чтобы исключить опоздания и пропуски репетиций, чтобы упорядочить репертуарную нагрузку на каждого актера. Ну и, кроме того, я формирую труппу, провожу актерские кастинги, активно провожу репертуарную политику.

– Вот вы ранее сказали, что открыто с Дубовицким вы не конфликтовали. Ну, а как насчет скрытой войны? – спросила я.

– Ну это уж чересчур сильно сказано. Никакую такую войну мы с ним не вели. Но в то же время сказать, что у нас с Дубовицким не было разногласий, тоже будет неправильно. Наши точки зрения по поводу творческой стороны не совпадали. Особенно это стало заметным незадолго до его убийства. Я по натуре вспыльчив, не могу этого отрицать. Но раньше Дубовицкий вел себя гораздо… уравновешеннее, что ли. А с месяц назад с ним явно что-то произошло. Все, что я ему ни предложу, он тут же отметал напрочь. А уж если было что-то принципиальное, то… Понимаете, были вещи, в которых мы с Дубовицким придерживались диаметрально противоположных взглядов. Так вот, стоило мне только высказать свое мнение в этом направлении, как он буквально становился на дыбы. Ну как можно было работать в такой обстановке?

– А как вы считаете, что могло повлиять на Дубовицкого? Или кто мог повлиять? – спросила я.

– Абсолютно не представляю, – Владимирцев развел руками. – О его делах я совершенно ничего не знал.

– Ну, а вы пытались найти с ним общий язык? – спросила я.

– Сначала, да. Я делал такие попытки. Но потом, когда понял, что это бесполезно, просто махнул рукой.

– А вы можете привести конкретные примеры? Ну, каким образом Дубовицкий нарушал ваши творческие планы?

– Ну вот, смотрите, Татьяна Александровна, – начал Владимирцев. – Такой конкретный пример. Не так давно на художественном совете театра было решено включить в план работы оперетту Дмитрия Шостаковича «Москва, Черемушки». Кроме того, я предложил также и его же «Светлый ручей», а также еще одну оперетту Исаака Дунаевского – «Белая акация». Я считаю, что эти произведения советских композиторов совершенно незаслуженно забыты. Наш театр сосредоточился преимущественно на зарубежных образцах этого жанра. Но ведь это неправильно. Почему предпочтение отдается «Сильве» Кальмана? Или же «Летучей мыши» Штрауса? Понятно, что эти оперетты являются классикой жанра. Но, на мой взгляд, зрителя необходимо знакомить и с отечественной опереттой. Так вот, Дубовицкий был категорически против моего предложения. Правда, позже, после неоднократных возвращений к вопросу репертуара директору пришлось уступить. Меня все же поддержал художественный совет. В репертуар включили оперетту Шостаковича «Москва, Черемушки». Но в действительности на этапе включения в репертуар все застопорилось. Мы так и не приступили к репетициям. Я неоднократно обращался к Дубовицкому с этим вопросом. Но дело с мертвой точки так и не сдвинулось.