Криминальные кланы
Шрифт:
«Это просто ужасно, — говорил Сокол Бускетте. — Для меня дико представить, как можно торговать наркотиками. К несчастью, мой брат Джованни целиком попал под влияние Микеле Греко и корлеонцев и стал наркоторговцем. Сколько я ни разговаривал с ним, ничего не помогало. Кажется, я потерял брата навсегда».
Прошло несколько дней после того, как Томмазо поселился в Палермо, и за ним пришел посланец от Пиппо Кало, главы Порта Нуовы. Посланец передал, что дон испытывает чрезвычайную радость от возвращения Томмазо и надеется на скорейшую встречу. Слушая его, Томмазо едва не удержался от желания дать ему в морду или просто послать подальше, однако он был достаточно хорошо воспитан и помнил старые правила, которые
Бускетта часто подумывал о том, чтобы отойти от дел, но отставка в мафии не признавалась, и он это знал. Если даже «человек чести» был изгнан из рядов мафии в результате серьезной ошибки, то это вовсе не значило, что о нем немедленно забудут. В мафии никогда не выбывают из игры, и человек, получивший отставку, не сможет спать спокойно. В конце концов о нем однажды все равно вспомнят и потребуют, чтобы он исполнил тот или иной долг, как подобает «человеку чести». Подобная история случилась и с Томмазо.
Едва дверь за посланцем от дона Порта Нуовы закрылась, как Томмазо невольно почувствовал, что волнуется. Он вспомнил, как сам ходатайствовал за принятие Пиппо Кало в ряды семьи. В то время Пиппо было всего 18 лет. Сын мясника, он успел отличиться тем, что успешно выследил и застрелил убийцу своего отца. Улик на месте преступления он не оставил и занял место отца в мясной лавке, а потом сделался владельцем бара. «Перспективный молодой человек», — решил Бускетта и взял его под свою опеку. Да, тот действительно оказался настолько перспективным, что в течение нескольких лет обошел на иерархической лестнице своего благодетеля, возглавил Порта Нуову, а потом и был избран в члены Капитула.
Выждав немного времени, Томмазо отправился на встречу с Кало в одну из его квартир. «Я весьма недоволен вашим поведением», — сразу заявил ему дон. Томмазо вопросительно посмотрел на него. «В тюрьме вы связались с человеком из Милана по имени Франчиз Турателло и брали от него значительные суммы денег». — «Ну и что? — не понял Томмазо, еле сдерживая закипающий в нем гнев. — Я действительно не отказывался от денег, потому что сам не имел ни гроша, а Турателло не только оплатил мне отличного адвоката, но к тому же щедро снабжал деньгами мою жену, которую я тоже не мог бросить на произвол судьбы». Окончательно придя в себя, он добавил: «Вообще-то по законам нашей этики, моими делами должен был заниматься глава семьи, но на сей раз меня просто бросили на произвол судьбы; так, интересно, почему же я к тому же должен чувствовать себя виноватым?».
Кажется, Кало смутился. «Я совсем ничего не знал об этом, — пробормотал он. — Неужели вы думаете, что я смог бы оставить вас без помощи?». — «Еще как мог бы, — подумал Томмазо. — А то я не помню, каким скупым по натуре ты всегда был, мой дорогой протеже, еще в те времена, когда за прилавком мясной лавки изображал из себя вечно бедствующего. Ты и сейчас хочешь казаться таким, просто тебе это плохо удается: всем известно, что благодаря контрабанде табаком и героином ты с полным правом можешь теперь называться миллиардером».
Вот и теперь Кало, немного напуганный гневом Бускетты, решил как можно скорее перевести разговор на другую тему. «В нашей семье сейчас чрезвычайно много проблем, — начал он издалека. — Один из моих заместителей попался на контрабанде сигарет, и мне пришлось сделать его рядовым бойцом». Томмазо понял: таким образом дон предлагает ему занять освободившееся место. «Я все понимаю, — ответил Бускетта, — однако я уже принял решение и отступаться от него не собираюсь. Я вернусь в Бразилию. У меня там множество неотложных дел». — «Жаль, — ответил Кало, — я, конечно, не собираюсь ни в чем вам препятствовать, хотя, если бы остались в Палермо, то только на торговле недвижимостью сумели бы озолотиться… Вот как, к примеру, Вито Чанчамино.
«И снова корлеонцы», — подумал Бускетта, но вслух ничего не сказал. Вместо этого Томмазо прямо заявил: «У меня создалось впечатление, что в нашей организации назревает серьезный кризис. Вот, например, Стефано Бонтате…» Кало не дал ему даже закончить фразу: «Бонтате совсем потерял уважение к представителям Капитула, — резко отозвался он. — Тем более что всем известно, как скверно он обращается со своим братом Джованни. А чего стоит одна только его дружба с идиотом Инцерилло, который уничтожил прокурора Косту и даже не посчитал нужным испросить на то разрешение Капитула». Это было действительно серьезное обвинение. Об убийстве Косты Томмазо ничего не знал. Он задумался, не зная, что ответить, а Кало тем временем продолжал: «Если вы хотите предотвратить новую войну, вам, Бонтате и Инцерилло нужно встретиться, и чем быстрее, тем лучше».
Томмазо, не на шутку взволнованный полученной информацией, обратился за разъяснениями к Сальваторе Инцерилло и Стефано. «Тебе предоставили односторонние сведения, — с жаром заявил Инцерилло. — А почему Кало не рассказал об убийстве начальника полиции Палермо Бориса Джулиано, следователя Чезаре Терранова, президента Пьерсанти Матарелла? А ведь они тоже совершались, по словам Греко, без ведома Капитула. Во всяком случае, я и Сокол должны были быть поставлены в известность. Так нет же — этого не произошло!» — «Я знаю имена убийц, — глухо отозвался Бонтате. — Мне назвал их сам дон клана Пассо ди Ригано. Что касается Терранова, то он собирался арестовать Лучано Леджо, уже имея на него обширный компромат, и приказ об его убийстве отдал непосредственно Леджо, отсиживавший срок в тюрьме».
Лучано Леджо.
«Везде корлеонцы, эти обезумевшие маньяки! — воскликнул Инцерилло, и в его глазах загорелась ненависть. — А помнишь, Стефано, был еще и четвертый случай, не так давно». — «Ты имеешь в виду убийство капитана карабинеров Джузеппе Базиле?» — уточнил Бонтате. — «Ну да, — горячо откликнулся Инцерилло. — Здесь уже Папе не удалось отвертеться, как обычно, и заявить, что он ничего не знал. Ненавижу эту его вечную фразу и воздетые при этом к небу руки!». — «А что произошло?» — поинтересовался Томмазо. — «Рядом с местом убийства полиция задержала троих, — неохотно сказал Бонтате. — Один принадлежал к Сан-Лоренцо, второй — к Резуттано, а третий — к Джакулли». — «Но ведь глава Джакулли — сам Микеле Греко, Папа», — начал понимать Томмазо.
«Да, — сказал Сокол. — Убийц, конечно отпустили. И знаешь, почему? Ты просто умрешь со смеху: они заявили, будто недалеко от места убийства встречались с юными дамами и в духе насто-ящих рыцарей не могут назвать их имена, дабы не скомпрометировать их. Но еще интереснее оказалось то, что полицию вполне устроил их ответ. Но главное не это. Теперь уже сам Папа не мог заявить, будто ни о чем не знал. Это убийство доказало, что ему было известно все. Ему и корлеонцам. Теперь уже никто не осмелился бы сказать, что генеральный секретарь Капитула не покровительствует Корлеоне, и Леджо в частности». — «И я больше не мог молчать, — добавил Инцерилло. — Хорошо, я понимаю, что ничего не смогу изменить в одиночку. Но, господа из Корлеоне, сказал я, вы слишком много на себя берете. Смотрите, как бы вам не оступиться, и я лично постараюсь помочь вам проиграть».