Криминальный отдел
Шрифт:
— Когда это случилось?
— Четыре часа назад.
— А почему вы не позвонили нам? Сразу не позвонили…
— Я не могла. Я плакала.
— А потом?
— Потом я тоже плакала.
— Плакала, — подтвердил муж, — я еле добился от нее правды. И сообщил вам.
— Когда он обещал позвонить в следующий раз?
— Сегодня или завтра.
— А точнее?
— Он не сказал. Он только сказал, что позвонит. И чтобы я никуда не уходила. И ждала…
— Почему вы не включили магнитофон?
— Я забыла. Я растерялась.
Все как всегда — растерялась, забыла, не подумала, хотела как лучше, а получилось как хуже…
— Постарайтесь вспомнить весь разговор. Дословно. И все, что было до разговора. Где вы находились, что делали.
— Я была в спальне. Услышала звонок. Подняла трубку. Он сказал: «Вас еще интересует жизнь вашей дочери? Тогда ждите моего звонка. Сегодня. Или завтра».
— Все?
— Все. Нет, не все. Еще он сказал, что с дочерью все в порядке… Пока… И женщина снова разрыдалась.
— Успокойте ее, — попросил Грибов.
Муж подхватил жену под руки и чуть не волоком повел в спальню.
— И что будем делать? — спросил Григорьев.
— Ждать, — ответил Грибов, — снова ждать… Больше ничего не остается.
— Ты хочешь сказать, что сегодня мы отсюда не уйдем?
— Сегодня нет. И завтра — нет. И послезавтра… До тех пор пока он не позвонит — нет! Можешь считать, что мы стали невыездные.
Нельзя больше это дело пускать на самотек. Еще один прокол — и полетят головы. Наши с тобой головы…
— Переходим на казарменное положение?
— На казарменное. Если эти апартаменты можно назвать казармой. А эти кожаные диваны койкой.
— Казармой можно назвать любое помещение, где отдельного человеческого индивида заставляют находиться круглые сутки наедине с другими однополыми ему индивидами, по той причине лишая его положенной ему личной жизни.
— Кем положенной?
— Матушкой-природой положенной.
— А ты кисель с бромом пей. Глядишь, тогда мать-природа подуспокоится.
В гостиную вернулся хозяин.
— Тут такое дело, — сказал Грибов, — нам придется остаться у вас дома. В интересах дела.
— Мы вас не очень стесним? — с надеждой в голосе спросил Григорьев.
— Нет. Нисколько. Тем более что ваш товарищ сказал, что вам «придется» остаться.
— Но я очень громко храплю, — предупредил Григорьев, — и иногда разговариваю во сне. В нецензурной форме.
— Это не страшно. Мы с женой будем спать в дальней спальне. Так что можете не беспокоиться.
— А он не за вас беспокоится. Он за мать беспокоится. Природу, — хмыкнул Грибов.
Григорьев недовольно зыркнул в сторону напарника. И очень вежливо спросил у хозяина:
— Скажите, у вас есть другой телефон? Который не здесь?
— Есть. На кухне. А
— Позвонить. Предупредить, что я задерживаюсь. По не зависящим от меня обстоятельствам…
— Кому позвонить? — ехидно спросил Грибов.
— Тому, кому надо позвонить!
— Передавай привет. Тому, кому надо… позвонить.
Глава 11
Последующую ночь следователи провели в засаде. В очень комфортной засаде. Каких раньше не случалось. Вместо случайного заплеванного, умоченного и угаженного подъезда с засаленными до полной непрозрачности окнами, твердыми, как рука чекиста, и холодными, как его же голова, ступенями под седалищем они утопали в мягких кожаных креслах. И лениво жевали бутерброды с красной рыбой и аналогичного цвета икрой, предложенные хозяином дома. С тоской вспоминая о неизбежных в будущем, завернутых в случайную газету чернохлебно-ливерноколбасных бутербродах и теплой и вонючей, как то, чем обильно спрыснули подъезд, минералке.
— Вы уж простите, — принес извинения банкир, вкатив в комнату сервированный по всем правилам столик. — Нам сейчас не до разносолов Приходится обходиться тем, что есть.
— Ничего, не впервой. Мы, знаете, с детства привычны к спартанской пище, — успокоили его следователи.
— Ну, тогда я вас оставлю.
— Конечно, конечно…
После предложенного скромного ужина следователи продолжили несение службы. Григорьев, развалившись в кресле, лениво перелистывал подшивку каких-то не самого идеологически выдержанного содержания журналов. Грибов смотрел боевик, часто убыстряя изображение. Или замедляя. Или стопоря на понравившемся кадре Или отматывая назад.
— Хорошо живут ребята, — вздыхал он. И, изменяя голос, декламировал: — «Вы можете сохранять молчание, можете настаивать на предоставлении адвоката…»
На экране, чуть запаздывая, главный герой с бляхой полицейского повторял те же самые фразы: «Вы можете сохранять молчание…»
— У нас бы, пока мы эту фразу проговаривали, семь раз по морде настучали. И бляху отобрали…
В это время Григорьев внимательно рассматривал очередную рекламную картинку. С голыми девицами, окружившими бравого шерифа.
— Слышь, что ли?
— А? Что?
— Я говорю, хорошо живут коллеги.
— Это точно. Живут хорошо. Можно сказать, окруженные всяческой заботой государства, — вздохнул он, стуча пальцем по картинке. — Позавидовать можно. Если бы у нас так заботились о личном составе, я бы согласился…
Его сожаления прервал резко и неожиданно прозвучавший телефонный звонок. Оба следователя одновременно дернулись к трубке. И оба и одновременно замерли.
— Нет, — показал Грибов, — пусть говорят они.