Кристальный пик
Шрифт:
Селен наклонился еще ниже, привлекая мое внимание, и его длинные волосы лизнули мои щеки, как огонь. От него ничем не пахло — абсолютно ничем. Вездесущая пустота, которой он являлся, хоть и нежная ко мне, как шелк. Руки у Селена были шелковыми тоже: он погладил меня по золотой маске, стирая с нее слезы, просочившиеся сквозь прорези для глаз, и терпеливо ждал ответа. Падение перемешало в голове все мысли, стерло все слова, предупреждения и клятвы.
Я уже призвала проклятье — да будет оно проклинать.
— Тебе нужно в Морфран, верно? Хочешь, я убью всех, кто будет стоять на твоем пути? — спросил Селенит, снова деля со мной и мысли, и чувства. — Всех врагов твоих. Хочешь, Рубин? Хочешь?
— Хочу, — ответила я.
Селен улыбнулся. Он был таким
Селенит обхватил мое лицо ладонями и поцеловал маску, прижавшись к острому совиному клюву бледно-серыми губами.
— Я убью всех, кто помышляет зло о тебе, госпожа. Всех, кто может тебе навредить. Как тогда в Свадебной роще. Я проложу путь к твоей мечте. А затем мы наконец-то отправимся домой.
И он растаял раньше, чем я успела прийти в себя и пожалеть о сказанном.
К тому времени огонь в Керидвене утих. Снег растаял, и на земле наконец-то показались цветы — растоптанные хирдами камелии с многослойными лепестками, похожими на женские юбки. Я сорвала один из них, уцелевший на вид, но уже спустя секунду тот раскрошился у меня в пальцах: иней берег их красоту, в то время как сами цветы были давно мертвы. Их останки застилали все поле, как и человеческие трупы, которых становилось все больше прямо у меня на глазах. Керидвенские воины-одиночки, избежавшие плена и атакующие таких же одиночек-дейрдреанцев, отставших от своих хирдов, падали плашмя, а вёльвы, пришедшие им на помощь — роняли прялки с шерстяными нитями. Одна из них едва успела запеть и намотать на кулак пряжу, заметив меня, как руки ее разлетелись в разные стороны, вырванные у основания плеча. Брызнула кровь на мертвые цветы.
Шаг. Еще одна вёльва упала рядом.
Шаг. Вёльва. Шаг. Вёльва.
Там, где я ступала, падали и умирали люди.
Красный туман больше не был туманом в привычном понимании этих слов, но все еще оставался неуязвимым и почти неосязаемым. Селен двигался так быстро и хаотично, что мои глаза не могли уловить его силуэт. Я знала, где он, лишь по тому, что там хирдманы вмиг разлетались на куски; лишались рук, ног, лица или сразу головы. Он не обременял себя ни милосердием, ни осторожностью, а еще, оказывается, плохо отличал врагов от друзей — дейрдреанцы, потерявшие или порвавшие красные таблионы, гибли заодно с черными. Словно колесо с гвоздями катилось по полю — и вот я стою посреди него совсем одна. Селен расчистил поле и проложил для меня тропу из расчлененных тел, как и обещал.
Однако вместо того, чтобы пойти по ней, я бросилась на поиски Соляриса. Зная, сколь ревностно Селен относится ко мне, я искала молча, там, где, как мне казалось, Сол должен был упасть. Брела медленно, иногда проходила по одному и тому же месту несколько раз, прочесывая все поля от Поющего перевала до берегов Трезубца. Однако никаких поломанных деревьев, никаких воронок и свежих драконьих следов поблизости не было. В какой-то момент я остановилась и сняла с лица маску, дабы вдохнуть свежий воздух, но первый же его глоток подтолкнул к горлу желчь, и меня вырвало. Мир утратил реалистичность, стал слишком зыбким и неправдоподобным. Оттого казалось, что бреду я во сне, а не наяву, и все происходящее не более чем та лихорадка, которую я с трудом переживала в детстве, заболев после снежных игр с Гектором и Матти.
Быть может, я не там ищу? Быть может, Солярис не упал вовсе? Мог ли он погибнуть? Нет, конечно, нет… Я бы почувствовала это, ведь жива лишь благодаря тому, что во мне половина его души, а в нем — половина моей. Должно быть, он где-то спрятался и зализывает раны, или же ждет меня дальше, ведь мы оба знаем, чем должен закончиться этот день.
Небо темнело. Стараясь держаться подальше от скопления трупов, я двинулась к Морфрану, где уже должна была начаться осада. Перешагнула через мужчину с рыжими косами и грудной клеткой, распахнутой настежь, как ворот рубахи, а затем переступила и женщину без половины туловища. В отражении их замызганных кровью щитов на меня смотрела некогда молодая женщина, постаревшая за один день: грязно-серые волосы, как у потрепанной куклы-мотанки, осунувшееся лицо. Даже в глазах не осталось цвета, никаких больше васильков — только пепел, словно на радужке мечом высекли ужасы войны. Где-то поблизости вскрикивали от ужаса, но быстро затихали.
Когда спустя час ходьбы я наконец-то приблизилась к Морфрану, ко мне стали подбегать мои же хускарлы, чтобы защитить «от Дикого, призванного керидвенскими вёльвами, но восставшего против них». Глупые, они не ведали, что этот Дикий принадлежит мне, и потому защищать нужно от меня. Приходилось спешно прогонять хускарлов, пока Селен не принял их за очередных врагов. Никто из тех, кого я успевала спросить, тоже не видел Сола.
Как я и думала, королевские хирды уже обосновались перед вратами города. Когда я дошла до них, преодолев пешком несколько десятков лиг, грязная и опустошенная, нигде больше, кроме самого Морфрана, не осталось врагов. Селен расчистил весь Керидвен, и дейрдреанцы распевали бардит[31] в его честь под барабанный бой змееносцев. Устрашающий шепот медленно разгонялся до леденящего крика, а затем стихал обратно. То была песнь войны и торжества.
Отказавшись от еды и питья, от отдыха и установки военных шатров, я встала перед вратами тоже и снова надела совиную маску.
— Ты пыталась убить меня. Из-за тебя я не могу найти своего ширен. Из-за тебя я призвала то, что клялась не призывать самим богам. Поэтому никакой осады не будет. Я сровняю Морфран с землей, — прошептала я в червонное золото, зная, что меня услышат. Мои воины тушили все ритуальные костры по пути, но в чертах города все еще вился фиолетовый смог. Уцелевшие драконы летали над ним, разгоняя плотное марево крыльями и хвостами, а на вершинах стен неподвижно стояла стража с арбалетами наперевес. Последний рубеж Омелы выглядел жалко. Боеспособных вёльв у Морфрана, по-видимому, не осталось, как и баллист: из бойниц торчало лишь несколько таких орудий. Зато гигантские врата выглядели внушительно: облицованные отражающим свет металлом, они походили на кайму фарфоровой чаши и превосходили в высоту любой лес в десять, а то и в двадцать раз. Однако я не лгала Омеле. Теперь, когда меня переполняло отчаяние и не осталось уже ничего, чем еще я могла бы пожертвовать во имя победы, уничтожение Морфрана было неизбежно.
— Приходи. — Голос Омелы снова прорезал расстояние. В нем слышалось и смирение, и надежда. Она прекрасно понимала свое безвыходное положение, поэтому и сказала: — Проходи, Рубин из рода Дейрдре. У меня есть то, что тебе нужно.
Я дрогнула внутри, но не снаружи, когда ворота приоткрылись совсем чуть-чуть, ровно настолько, чтобы мог протиснуться ребенок или очень худая женщина.
Значит, я была права. Солярис все-таки не упал — он у Омелы.
— Драгоценная госпожа, вам нельзя туда одной! — воскликнул кто-то из хускарлов мне вслед, когда я приказала армии разбить лагерь и ждать либо моего возвращения, либо ударов морфранского колокола.
Я вошла в город молча, не оборачиваясь и не страшась, зная, что если и умру сегодня, то не здесь, — холодок от присутствия Селена, которому я мысленно велела не вмешиваться, плотно сидел на коже. Я двинулась спокойно прямо к замку, похожему на волчий клык, и, когда ворота закрылись за моей спиной, с удивлением обнаружила, что хускарлов у Омелы тоже почти не осталось — только те, что сторожили крепостные стены. Улицы были пусты, наполненные косыми хижинами из сосновых срубов с вальмовыми крышами, и нигде, несмотря на поздний вечер, не горело ни свечи, ни очага. Однако безмолвие Морфрана было обманчивым, как и его кротость: сквозь дверные щели мне в спину летели обрывки нидов и проклятия, желающие сгореть в пасти Дикого. Если бы я остановилась, то заметила, как в пробоинах ставней мелькают человеческие глаза, желающие видеть, как я иду прямо ему навстречу.