Кристальный пик
Шрифт:
С заколотившимся сердцем я возвратилась в комнату и огляделась еще раз. В отражении трюмо на меня смотрела незнакомка: перламутровая броня исчезла, уступив место крестьянскому платью с орнаментом Найси, больше меня на два размера, а потому подпоясанное ремнем. Волосы лежали за спиной толстой косой, и меда в ней почти не осталось — одна только кровь против белокурой пряди толщиной с ладонь. От этого вида — от того, как я перестаю быть самой собой, — мне вконец подурнело. Серьга-талисман, с которой я не расставалась с десяти лет, пропала тоже, как и все мои вещи от поясной сумки и ножен до совиной маски из злата. Я обыскала каждый угол в комнате,
В конце концов неисследованной осталась только дверь — добротная и одностворчатая, в сторону которой я смотрела лишь искоса, боясь даже представить, что ожидает меня за ней. Из-под нее текла темнота, сталкиваясь с солнечным светом, просачивающимся с балкона, а тишина шептала о притаившейся беде. Я прислонилась к двери ухом, но, так ничего и не услышав, отпрянула назад, не притронувшись к ручке. Вместо этого я забилась в свободный угол между балконом и постелью и обхватила себя руками в попытке утешиться, раскачиваясь взад-вперед.
Это был остров Селена. Остров, который я видела в своих снах и с которого мне не было суждено выбраться. Если только…
«В том доме, что Сенджу возвел для нас, никто нас не найдет», — сказал Селен, прежде чем похитить меня из Керидвена. Вот, значит, куда все это время указывала стрелка заговоренного компаса Ллеу. Она вертелась повсюду в сиде, не зная покоя, но всегда застывала в тех самых снах, в которых мне явился этот остров. В Круге же стрелка неизменно указывала на Восток — туда, где не было ничего, кроме Изумрудного моря, как я ошибочно считала. Значит, Сенджу действительно жив, и он где-то здесь, на этом острове вместе со мной.
«Тогда я разыщу его, — решила я. Если не подскажет, как избавиться от Селена, то по крайней разузнаю, что это за место и можно ли отсюда выбраться. — Хотя, может, лучше сидеть и не высовываться?» — подумала я следом и засомневалась. Несомненно, Ясу, Солярис и остальные прибудут за зовом компаса, — они догадаются, раз догадалась я — но уповать на то, что это случится совсем скоро, так же наивно, как рассчитывать на помощь богов, а не на себя. В то же время Солярис всегда учил меня затихать и до последнего не подавать признаков жизни, даже когда трогают и шевелят палкой… В неметоне это сработало, но сработает ли сейчас? Волосы стали красными почти до самых кончиков, и невесть что придет за этим. Не лучше ли дать бой, пока я не исчезла, не потеряла разум или что похуже?
Меня швыряло из отчаяния в надежду, а от смелости к трусости несколько часов подряд. К тому моменту, как я более-менее определилась с планом действий, небо за расщелиной комнаты успело потемнеть. А затем вновь рассвело… И стало темнеть опять. Не знаю, действительно ли то минули вечер и утро, или же обычная тень с пасмурными облаками заслонила солнце. Урчание в желудке и мучительная слабость, окрасившая лицо в белизну сахарной болезни, подвели под моими размышлениями черту. Даже сидя на полу, я вдруг завалилась вбок, скрученная голодом.
Едва ли умереть от обезвоживания в каменном коробе, подобно кормовой мыши, лучше, чем встретить смерть лицом к лицу. Тем более что Селен сам явится за мной рано или поздно — и не важно, для чего именно. В любом случае это вряд ли мне понравится.
Пришлось повторить себе все это столько же раз, сколько царапин и синяков скрывалось у меня под платьем после сражения, прежде чем мне наконец-то хватило смелости встать, накрыть ладонью круглую дверную ручку и со скрипом повернуть ее. Та поддалась без промедлений, оказавшись не запертой.
Тьма и тишина за дверью, мерещившиеся мне прожорливыми зверями, только и ждущими, когда же я сигану к ним в пасть, оказались не чем иным, как недостатком факелов в коридоре. Оглядывая гору-замок с балкона, можно было решить, будто здесь по меньшей мере с десяток комнат, но на деле в коридоре не оказалось ни одной другой двери, кроме моей. Он был длинным, изогнутым и совершенно пустым, не считая ковра из пожухших осенних листьев, что усыпали пол от моего порога. Они хрустели под босыми ногами, как кости, и распускали по воздуху сладкий запах гниения. Из стен торчали крепления для светильников, вбитые на разной высоте и расстоянии. Поэтому иногда мне приходилось идти в полной темноте, чтобы миновать очередной участок коридора, прежде чем я добиралась до следующего источника света. Тем не менее я была готова поклясться, что еще месяц назад — а то и вчера — здесь не было и этого, и всюду царило запустение. Ибо Селен никогда бы не стал облагораживать свой дом для себя самого, ведь звери не ведают, что такое уют.
Зато звери знают, что такое капкан.
— Мне подумалось, ты быстрее привыкнешь к новому дому, если здесь тебя будут ждать все те же вещи, что окружают в Столице.
Селен подтвердил мою догадку, едва я появилась. Длинный коридор закончился залом, который с натяжкой можно было назвать трапезным: посередине стоял стол с закругленными углами, вдоль которого растелилась узкая дорожка из рыжего льна. На ней трепетали те же березовые и кленовые листья, что устилали пол, и плавились восковые свечи, прилипшие прямо к ткани. В центре же возвышалась глиняная ваза с сухоцветами, тоже осенними; темно-синие цветки сыпались прямо в две надколотые тарелки. В тех уже лежала горсть тушеных овощей, какое-то жаркое с репчатым луком и нечто, похожее на хлеб, только посыпанный сверху зеленой крошкой.
Селенит стоял подле этого убранства со сложенными за спиной руками и молчал до тех пор, пока я не закончила осматривать стол и не посмотрела на него. Пыльно-серые стены вокруг были такими же губчатыми и рельефными, как в той комнате, откуда я пришла, но здесь он развесил неаккуратно смастеренные венки из еловых веток и желудевые гирлянды, порядком помятые и гнилые. Окна в привычном понимании этого слова все так же отсутствовали — стены межевали пробоины, затянутые киноварной тканью, похожей на шелк, что едва пропускала сквозь себя свет. Из-за этого в зале царил душный полумрак, и лицо Селена приобретало мертвенно-восковой оттенок. Зато алые глаза горели ярко, как и украшения на его камвольном кафтане.
Мне он, значит, выделил платье простое и скромное, домотканое, а вот сам приоделся, как на свадебные смотрины! Застегнул под горлом медные фибулы, волосы забрал назад, увенчал кольцами и браслетами руки, даже обулся, чего не делал никогда раньше. Я подозрительно сощурилась, гадая, что стоит за этими лоснящимися одежками. Неужто очередное одержимое желание угодить мне? И это после того, что он сделал?..
Кочевник.
Пальцы сжали платье, а слезы — горло.
— Скажи, меня можно назвать красивым? — спросил он, не замечая той ненависти, с которой я на него взираю. — Давно хотел спросить… Как люди вообще решают, кто для них красив, а кто нет?