Кристальный пик
Шрифт:
Тон мой, несмотря на нетерпение в голосе, оставался таким, будто я ожидала услышать «завтра» или «через неделю», но никак не:
— Домой? О чем ты? Мы уже дома, Рубин.
Я стиснула пальцы в кулак так крепко, что согнула оловянную ложку пополам. Даже королевская выдержка давала трещину там, где ожившее проклятье смело предъявлять на меня свои права. Только память о Принце и осторожности, привитой Солом, а также резкий приступ головокружения помогли эту трещину залатать. Я покачнулась на стуле и вцепилась ногтями в зачерствевшую булку хлеба, раздирая ее, чтобы добраться до мякоти и, выбрав оттуда плесневелые кусочки, съесть хотя бы несколько крошек. Может, Селен и был способен обходиться без какой-либо
— Селенит, — снова позвала я, когда выела из куска хлеба все, что могла. Его имя было таким же кислым на вкус, как прогнившая еда на столе. — Верни меня в Столицу, пожалуйста.
— Зачем?
— Затем, что я королева Круга, и мое место там, где я могу им управлять. Не здесь.
— Хм. — Он замычал и протянул длинные бледные пальцы к моей щеке, чтобы накрутить на них кроваво-красный локон, выбившийся из прически. Я не дала ему этого сделать, отведя голову назад. — Твоя коса уже растрепалась. Я плохо заплетаю волосы, да? Хочешь, расчешу тебе их вечером? Как Солярис расчесывал. Я буду заботиться о тебе ничуть не хуже.
«То, что он с тобою сделать хочет, сделай с ним. Он от тебя неотделим…» — сказал Совиный Принц на смертном одре, но, наблюдая за Селеном сейчас, я не могла понять, чего еще он хочет, кроме как любить меня. Быть рядом. Обладать. Есть ли в напутствии Принца подоплека, которую нужно расковырять пальцем, как сырое тесто, чтоб понять? Или все надо понимать буквально? Мне нужно полюбить Селена в ответ? Нет, это уж вряд ли.
«Чтоб раз и навсегда покончить с пустотой нутра, он должен…»
Я запыхтела, точно сидела над руническим ставом, как в детстве, и никак не могла сложить мало-мальски читаемую вязь. Все вокруг казалось таким абсурдным, что реальность путалась с моими домыслами. Я говорила Селену о ненависти — он говорил мне о любви. Я просила вернуть меня домой — он предлагал сделать мне прическу. Возможно, если познать абсурд — значит самой быть абсурдной…
— Получается, ты обустроил замок сам? В одиночку? Ух ты, надо же! Постарался на славу, Селенит. Все вещи в моей комнате действительно будто всегда и были моими. Все предусмотрел, ничего не забыл! Ах, разве что…
Селен взбудоражился и резко подался ко мне через стол, оказавшись так близко, что я почти пожалела, что затеяла это.
— Да, госпожа?
— Где же мои настоящие вещи? — спросила я со вздохом мечтательным и тоскливым, подперев ладонью щеку. Чем дольше я смотрела Селениту в глаза, — а, находясь с ним нос к носу, смотреть я была вынуждена в них постоянно, — тем меньше, казалось, становится меня самой. Будто я таяла изнутри, как сахарная фигурка, и отдавала Селену что-то, что не смогу вернуть. Головокружение началось опять, и, похоже, вовсе не голод был ему виной. — Наручи, броня, поясная сумка, серьга… Ах да, и еще совиная маска, золотая такая. Куда ты их подевал?
— Убрал, — ответил Селен как ни в чем не бывало. — Они все грязные, в крови глупых и недостойных. Здесь тебе такие вещи не нужны.
— Но ты же хочешь, чтобы мы отпраздновали осенний Эсбат? Тот костер, что ты видел на весеннем, разводится каждый праздник, только используется всегда по-разному. Зимой, например, от городского костра связки остролиста поджигают и в каждый дом несут, чтоб бедствия от них отвадить; весной — прогоняют скот, все верно, это чтобы тот не хворал и принес здоровое потомство. А вот осенью в костре сжигают все старое, изжившее, чтобы следующий поворот Колеса только лучшее принес. Я бы вот с радостью сожгла все то, что принесла с собой, ибо война закончилась, и всем вещам, что сопровождали меня на ней, тоже хорошо бы исчезнуть. Особенно маске, из-за которой я людей губила, сама не своя была. А то вдруг следующий поворот Колеса снова мне войну принесет!
Селен слушал меня внимательно и ни разу не моргнул с тех пор, как я открыла рот. Со стороны и вовсе могло показаться, будто он не живой, действительно вылепленный из воска. Даже грудная клетка его не вздымалась — зачем дышать тому, у кого даже легких наверняка нет? К счастью, ума у Селена не было тоже. Тому неоткуда было взяться, когда пожил он всего ничего — половину Колеса, может, чуть больше. Человеческие чувства были ему неведомы, потому были неведомы и хитрости.
— Эта маска ведь Совиному Принцу принадлежала, верно? — уточнил он, облокачиваясь на спинку стула и поправляя расшитый кафтан искусственным топорным жестом, который явно подсмотрел у кого-то. Я же неуверенно кивнула, нервно сжав в кулаке подол платья под столом. — Тогда, пожалуй, я бы тоже хотел от нее избавиться. Не люблю богов. Не понимаю, почему их любят люди. Потому что Дикого сразили, что жил задолго до праотцов и отцов их отцов? Несколько тысяч лет назад, говорят, то было… А люди тем временем продолжают убивать других людей — вчерашний день послужил тому примером. Не их ли сразить богам тогда уж стоило вместо Дикого? Хотя какой уж прок рассуждать об этом… Почти все боги ведь мертвы. Покойникам не нужны личные вещи, а тебе не нужен такой подарок от них. Сожжем маску птичьего ублюдка!
Селен наклонился к моей ладони, которую я распростерла на столе поверх бронзовых листьев, и поцеловал костяшки. На них остался влажный холод, словно меня коснулась промозглая поземка. Затем Селен подорвался с места и, пройдя до декоративного камина в несколько шагов, сунул в него руку. Издалека казалось, что в том нет ничего, кроме каменной перегородки вместо дымохода, но нет: рука Селена нырнула куда-то под каменный наличник и достала то, что, сияя, осветило собою зал.
— Дай ее мне, я подержу, — попросила я с плохо скрываемым волнением в голосе. — А ты пока найди хворост, чтоб развести огонь. Можно снять один из венков или сгрести сухие листья…
Встав из-за стола, я потянула к маске руки, бегло ее оглядывая: поверх клюва, узких прорезей для глаз и изящной резьбы, имитирующей перья, не было ни одной царапины. Даже брось мы эту маску в огонь, вряд ли бы она сгорела или хотя бы утратила свой лоск. Под червонной поверхностью перекатывались искры той силы, которая могла спасти меня. Нужно лишь дотронуться, прижать ее к лицу и…
— Так разве дым не пойдет в зал и не удушит нас, если развести огонь в очаге без дымохода? — спросил Селен и подтянул маску ближе к груди, хмурясь. Я так и осталась стоять с протянутыми руками, судорожно придумывая ответ. — Я видел не только весенний Эсбат в той деревне, где питался. В дома я заглядывал тоже. Одна маленькая пастушка забыла вытащить из трубы дощечку от дождя, желая натопить печку к возвращению родителей, и вскоре вся их хижина покрылась изнутри копотью. Кажется, даже собака угорела. Так что нет-нет, никакого костра, госпожа. Ты еще нужна мне. Давай изменим традицию. Утопим маску в море!
— Стой, Селен, подожди!
Какую бы форму Селен не обрел, он все еще оставался Красным туманом, и первозданная природа, проклятая, читалась в каждом его движении — плавном и неуловимом. Селен двигался так плавно, что казалось, будто даже сейчас он может просочиться куда угодно, сквозь любую щель. С той же ненавистной мне легкостью он миновал и меня, пытающуюся встать у него на пути, и устремился к одной из каменных расщелин, больше всех прочих похожей на окно — широкой, прямоугольной и с выступом, как подоконник. Не оглядываясь на меня, истерично вопящую, Селен щелкнул пальцем по киноварной ткани, и та вздрогнула, стянулась вверх, открывая нам обоим вид на изумрудные волны.