Кристальный пик
Шрифт:
Селен просунул руку в окно, держа золотую маску на весу. Я бросилась следом и ухватилась за его локоть.
— Моя маска! — воскликнула я, когда Селенит разжал пальцы. — Нет!
Маска полетела вниз беззвучно и так же беззвучно скрылась под толщей воды, подернутая ажурной пеной. Я проводила ее взглядом, оттолкнув Селена плечом и свесившись вниз из окна по пояс, ловя пальцами воздух, в котором, казалось, еще мерцало ускользнувшее золото.
— Тише, госпожа! А то упадешь.
Селен перехватил меня за талию, когда мнимое чувство равновесия сыграло злую шутку, и я оказалась над пропастью больше, чем наполовину. Живот под задравшимся платьем обдувал ветер, и колени царапнул подоконник. В тот миг я действительно была готова доверить свою жизнь высоте и
— Посмотри, как здесь высоко, — прошептал он мне на ухо, невесомо целуя волосы, что стали красными, как у него. — Сенджу изготовил для нас чудесный дом, будто знал, что я приведу тебя сюда. В детстве ты часто лазала по деревьям, как мальчишка… Уже тогда любила небеса. А теперь мы практически живем на них. Ты счастлива?
Селен улыбнулся, развернул меня к себе лицом и дернул киноварную штору вниз, чтобы прикрыть окно, да дернул так сильно, что та порвалась на несколько лоскутов.
И тут остров вздохнул.
— Что это?! — воскликнула я испуганно.
Меня словно подбросило куда-то вверх и в сторону. Я была готова поклясться, что замок ожил, привстал, а затем опустился обратно. Полы дрогнули, стены заскрежетали и посыпались крошкой, и шторы на остальных окнах затрепыхались тоже. На них проступил мелкий узор из переплетенных нитей и начал пульсировать в такт барабанному бою, что эхом раздался из стен.
Я вспомнила Сердце. Вспомнила Сенджу, покрывающегося каменными наростами дюйм за дюймом под шелком одежд. Он не создавал этот остров… Он стал им.
— Это и есть Старший Сенджу, — прошептала я, оглядывая стены не из камня, а из костей, и те самые шторы, что на самом деле были кожей с сосудами, пытающимися гнать застывшую кровь.
— Это дом, который он возвел для нас, — поправил меня Селен поучающим тоном, и я покачала головой.
— Нет-нет, ты не понимаешь… Как Бел и Дагда, ставшие Сердцем… Драконы не умирают, а каменеют и живут в безвременье. В самых крупных из них могут уместиться целые города. Это Сенджу… Все, как и говорила Мераксель…
Селенит равнодушно пожал плечами, и все окончательно встало на свои места. Вот почему стрелка указывала на Изумрудное море. Вот почему крутилась в неистовстве в сиде и замирала лишь тогда, когда сны переносили меня к Селену на его остров. Сенджу действительно был там же, где был он, но не рядом, а повсюду. Старший из Старших, окаменевший после того, как утратил смысл жизни и радость от нее. Прямо сейчас мы находились у него внутри.
— Ты помнишь летний Эсбат? Как мы танцевали под тисовым древом и целовались под яблоками, — повторил Селен слово в слово, прижав меня к себе так близко, что я смогла убедиться наверняка: в груди у него глухо, сердце не бьется, и никаким запахом он не обладает тоже; ничего из того, что делает людей людьми, у Селена нет. — Помнишь, что обещала мне, прежде чем я ушел? Ты сказала, что поцелуешь меня еще раз, когда я сниму свою маску. Ты поклялась Солнцем и четырьмя богами, Рубин. Такую клятву даже королевы не имеют права нарушать.
Селен считал, что обнимает меня, но то были не объятия, а тиски. Его руки, лежащие у меня на талии, словно превратились в свинец. Меня тянуло вниз под этой тяжестью, и всю мою волю эта тяжесть раздавила. Тело, — или проклятие, что им теперь управляло, — больше не сопротивлялось, будто хотело этого. Лицо Селена размылось из-за слез, застеливших мой взор. Все, что я могла — это исступленно плакать от непонимания того, что со мной происходит и что мне делать дальше. Потому я не увидела, как Селен наклонился ко мне, но заметила, что хватка его усилилась, приподнимая, притягивая. Наши алые волосы переплелись у нас на плечах, лбы столкнулись, и бледные бескровные губы накрыли мои, вбирая в себя скомканное дыхание. Поцелуй вышел неловким и неумелым — так целуются дети, считая, что достаточно прикоснуться к кому-то ртом и застыть на мгновение, чтобы вас объявили мужем и женой.
А затем Селен укусил меня.
Я почувствовала острые зубы на своей нижней губе и то, как они входят в нее до самого основания, тянут на себя и перекусывают пополам. Рот наполнился кровью быстрее, чем слюной, и все потекло прямо Селену в горло, пока он жадно вгрызался в мне в лицо, разрывая то на части.
Я завизжала, но не от боли. Ужас притупил ее, как маковое молоко, и даже когда Селен прожевал часть моей губы, проглотил ее и вдруг перекинулся на мою щеку, я не вспомнила о ней. Я вспомнила лишь о Тир-на-Ног — блаженной обители королей и героев, куда не смогу попасть после смерти, потому что от моего тела не останется ничего, что можно будет водрузить на погребальный драккар и отправить вплавь. Я сгину в желудке чудовища кусок за куском, точно пища, которую вкушают на пирах, и никто даже не узнает, что со мной стало. Я исчезну в небытие — и плотью, и душой.
Руки, вяло машущие и отбивающиеся, сжались в кулаки. Я собралась с теми силами, что еще оставались во мне, схватила Селена за шею, вырвала из его воротника золотую булавку и воткнула ему в глаз.
— Рубин! — ахнул он, словно я оскорбила его, и отшатнулся назад, прежде чем неаккуратно вытащить булавку из алого, как моя кровь на его губах, зрачка.
Сердце билось так сильно, что было сложно сосредоточиться на чем-то, кроме его ударов. Кровь продолжала течь: она замарала домотканное платье, капала на пол и спускалась вниз по моему собственному горлу вместе с желчью. Я обтерлась рукавом, лишь мельком скользнув по рту подушечками пальцев, чтобы проверить: от нижней губы практически ничего не осталось, а в дыре на щеке можно было нащупать зубы. Боль пришла лишь с первыми словами, которые я выдавила из себя, прильнув спиной к стене:
— Так значит… Все это время ты заботился обо мне, потому что…
— Потому что ты и есть я. А я есть ты. Мы — это мир, — ответил Селенит с улыбкой, отбросив булавку со звоном на пол. Глаз его расплылся, но вернулся к первоначальной форме за несколько секунд. — С первого дня, как я тебя увидел, с первых месяцев твоей жизни… Я все хотел и хотел… съесть тебя.
Селен собрал пальцами остатки крови со своего подбородка и облизал их, высасывая ту из-под ногтей, смакуя. Я поползла по стене, зажимая одной рукой нижнюю часть лица в попытках остановить кровь, а вторую, костяную, выставляя перед собой, как щит перед диким зверем. Взгляд метался от Селена к двери за его спиной, а от нее — к накрытому столу, с которого осыпались бронзовые листья. До сих пор сие место было пропитано уютом, торжеством… Такими правдоподобными, что даже не верилось: неужели Селен так старался лишь для того, чтобы убить меня чуть красивее, чем убил всех тех крестьян и воинов?
Зачем?!
— Мне подумалось, что если я как следует развеселю и порадую тебя перед этим, то ты не станешь сопротивляться, — мягко объяснил Селен. Теперь мы и впрямь были одним целым — даже разумом. — Я надеялся, что ты сама попросишь меня об этом, но стоять перед тобой такой сейчас — то же самое, что посадить истощавшего дрозда в малиновую рощу. Твои волосы… Чем они краснее, тем мы ближе, понимаешь? То, что я теперь могу чувствовать вкус и запах, как ты, доказывает это. Ты знала, что пахнешь черникой и сдобными лакомствами, как выпечка, которую готовят на Эсбаты? На вкус ты такая же, м-м… Ты уже созрела для меня. Пожалуйста, только не плачь! Все люди ведь мечтают о великой любви, которая позволит им раствориться в другом без остатка. Ты тоже мечтала о ней в детстве, читая историю Великой Дейрдре и северного ветра. Ты тоже хочешь всепоглощающей любви, Рубин, потому и выпрашиваешь ее у Соляриса, который даже не знает, что это такое. Я же способен растворить тебя в себе без остатка. Позволь мне сделать это, и ты все поймешь. Только не бойся, ладно? Мясо… — Он замолк на секунду, подбирая слова. — Мясо становится жестким, когда человек боится, а твое должно оставаться мягким, ибо ты само совершенство. Мы станем прекрасной королевой.