Кристина
Шрифт:
— Не совсем понимаю.
— Неучтенная наличность, — сказал отец. — Большие суммы наличных денег с нечистым происхождением. В конце концов я выложил ему все начистоту, потому что хотел видеть его карты. Я сказал, что если к нему придут аудиторы из государственной налоговой службы или какого-нибудь частного агентства Пенсильвании, то им придется многое объяснять, и что прежде я собираюсь узнать от него все, о чем не должны знать инспекторы.
— Что же он ответил?
— Он принялся танцевать, — все с той же циничной улыбкой сказал отец. — В моем деле люди лет эдак в тридцать восемь уже знакомы со всеми из этих танцев — если, конечно, разбираются в деле. А я в нем не так
— Хотят отделаться от тебя?
— Скорее вовлекают тебя в дело, — сказал он, а затем улыбнулся. — Этот танец еще более замысловат, чем менуэт. Когда у тебя узнают, от каких финансовых затруднений ты хотел бы избавиться, то начинают спрашивать, какие вещи ты хотел бы иметь. «Кадиллак», домик на берегу моря или озера. Или, может быть, катер.
Я немного вздрогнул, потому что знал, как долго отец мечтал купить катер. Когда мы всей семьей отдыхали на море, он приценялся ко всем маленьким моторным яхтам и лодкам, которые там продавались. Большие были слишком дороги.
— И ты отказался?
Он пожал плечами.
— Я довольно рано дал понять, что не хочу танцевать. Во-первых, это значило бы перейти с ним на личный уровень, а я, как уже сказал, считал его подлецом. Во-вторых, ребята вроде него безнадежно тупы во всем, что касается чисел и количеств, — вот почему большинство из них попадаются на налогах. Они думают, что могут до бесконечности повышать нелегальный доход. — Он засмеялся. — На самом деле он настолько непрочен, что обязательно обрушивается им на головы.
— Это две причины?
— Две из трех. — Он посмотрел мне в глаза. — Я не дерьмовый пройдоха, Дэннис.
Я иногда вспоминаю этот разговор, происходивший в тишине нашего спящего дома. Мне кажется, что тогда я впервые почувствовал отца как реальность, как человека, существовавшего задолго до того, как я появился на сцене, как человека, выпившего свою долю мутной жижи, от которой в жизни никуда не деться. В какой-то момент я бы мог вообразить его занимающимся любовью с моей матерью, — их обоих, потеющих и стонущих, — и от этого не пришел бы в замешательство.
Затем он опустил глаза, еще раз усмехнулся и, подражая голосу Никсона — что у него хорошо получалось, — просипел:
— Люди, вы вправе знать, является ли ваш отец пройдохой. Нет, я не пройдоха, я мог взять деньги, но это… хм!., это было бы не правильно.
Я засмеялся — пожалуй, слишком громко, как после долгого нервного напряжения. Мне нужна была разрядка, и я был рад ей. По-моему, отец чувствовал то же самое.
— Тссс, ты разбудишь маму, и она задаст нам хорошую взбучку. Уже поздно.
— Да, извини. Пап, а ты узнал, чем он на самом деле занимается, этот Дарнелл?
— Я не хотел ничего узнавать: я был частью его бизнеса. Кое о чем я догадывался, кое-что слышал. Вероятно, краденые автомобили — не то чтобы они проходили через его гараж на Хемптон-стрит — он не полный тупица, а только идиоты опорожняются там, где едят. Может, нелегальная торговля.
— Оружие? — спросил я немного хрипло.
— Нет, ничего настолько романтичного. Думаю, в основном сигареты — сигареты и спиртное, как в старые добрые времена. Контрабанда всякой всячины для фейерверков. Может быть, кражи микроволновых печей или цветных телевизоров, если риск невелик. Словом, что-нибудь в таком роде. — Он нахмурился и посмотрел на меня. — До сих пор ему везло, но когда-нибудь он обязательно попадется. Мне нравится Эрни Каннингейм, и я не хочу, чтобы в тот момент он оказался рядом с Уиллом Дарнеллом.
— Эрни нужно починить машину. Он с утра до вечера занят только ею и говорит только о ней.
— Люди, не имеющие определенного опыта, склонны не знать меры, — сказал он. — Иногда это машина, иногда женщина, иногда карьера или нездоровое увлечение — увлечение какой-нибудь знаменитостью. Я ходил в колледж с одним худеньким некрасивым пареньком, которого мы звали Старк. В случае Старка это были игрушечные железные дороги… Он их собирал с третьего класса, и его коллекция была дьявольски близка к восьмому чуду света. Он бросил колледж, когда до выпуска оставалось меньше семестра: наступало время экзаменов и ему нужно было выбирать между колледжем и игрушечными паровозиками. Он выбрал паровозики.
— Что с ним стало?
— Он покончил с собой в шестьдесят первом году, — сказал отец и поднялся. — Мое мнение таково, что люди иногда ослепляются чем-нибудь, и это не их вина. Может быть, Дарнелл забудет о нем — и тогда он будет просто еще одним парнем, возящимся с машиной в его гараже. Но если Дарнелл попытается использовать его, то будь его глазами, Дэннис. Не позволяй ему вступать в этот танец.
— Хорошо. Я постараюсь. Но возможно, не все будет зависеть от меня.
— Увы. Как мне это знакомо. Идешь наверх?
— Да.
Я поднялся наверх и, как ни устал, долго не мог заснуть. День оказался слишком напряженным. Снаружи ночной ветер мягко постукивал какой-то одной веткой по стене дома, и где-то вдалеке я слышал плач маленького ребенка — он был похож на истерический смех обезумевшей от горя женщины.
14. КРИСТИНА И ДАРНЕЛЛ
Днем работая на стройке, а по вечерам над Кристиной, Эрни почти не видел своих родителей. Отношения между ними стали весьма напряженными. Дом Каннингеймов, в прошлом такой уютный и благополучный, теперь напоминал военный лагерь. Думаю, что с подобным положением дел связаны детские воспоминания многих людей: может быть, слишком многих. Ребенок достаточно эгоистичен, чтобы думать, что является первым человеком в мире, открывшим какую-то определенную вещь (обычно это девочки, но не обязательно только они), а родители слишком испуганы, тупы и алчны, чтобы позволить ему выбраться из узды. Грех лежит на обеих сторонах. Иногда это становится мучительно и жестоко — ни одна война так не безжалостна, как гражданская война. И в случае с Эрни она оказалась особенно мучительной, потому что разразилась слишком поздно и его родители чересчур привыкли к своей власти. Не будет преувеличением сказать, что они наперед распланировали его жизнь.
Поэтому когда Майкл и Регина предложили провести четырехдневный уик-энд в их коттедже на берегу одного из озер штата Нью-Йорк, Эрни согласился, хотя всей душой желал посвятить эти четыре дня работе над Кристиной. На стройке он все чаще говорил, что собирается «показать им»; он собирался привести машину в надлежащий вид и «показать им все». Он уже решил, что покрасит ее в первоначальные цвета: красный и слоновую кость.
Он поехал с ними, чтобы не ссориться раньше времени и перед школой отдохнуть вместе с родителями — ради этого у них установилось краткосрочное перемирие. Перед тем как они уехали, я заехал к ним и с облегчением узнал, что они больше не винили меня за покупку Эрни (которую до сих пор не видели). Они явно утвердились в мнении, что это частный случай умопомешательства. Я не стал разубеждать их.