Кристина
Шрифт:
У самого же Ролли до конца второй мировой войны не было собственного автомобиля. И даже тогда он смог позволить себе обзавестись лишь стареньким ржавым «шевроле». В двадцатых и тридцатых деньги не валялись на дороге, а во время войны он был занят тем, что старался остаться живым.
За те годы он починил тысячи автомобилей, но не смог бы купить ни одного из них. Либертивилл преследовал его повсюду. Потрепанный «шевроле» едва ли отвечал его способностям, так же как и «гудзон-хорнет», который он купил через год после свадьбы.
— Свадьбы?
— Он не говорил об этом, да? — спросил Лебэй. —
— Кто они такие?
— Вероника была его женой, — сказал Лебэй. — Они поженились в пятьдесят первом, сразу перед тем, как он отправился в Корею. Конечно, он мог остаться в Штатах. Его жена ждала ребенка, ему самому было уже под пятьдесят. Но он сделал выбор.
Лебэй обвел глазами пустую игровую площадку.
— Видишь ли, это было двоеженство. К пятьдесят первому году ему уже исполнилось сорок пять, и он уже был женат. Он был женат на Армии. И на «говнюках».
Он вновь замолчал. Молчание было каким-то неестественным…
— С вами все в порядке? — спросил я наконец.
— Да, — ответил он. — Просто я думал. Думал об умерших. — Он посмотрел на меня. В его глазах было неподдельное страдание. — Знаешь, мне больно вспоминать обо всем этом… Как ты сказал, тебя зовут? Прости, но о некоторых вещах трудно говорить с человеком, которого не можешь назвать по имени.
— Дэннис, — сказал я. — Послушайте, мистер Лебэй…
— Это больней, чем мне казалось. — продолжил он, — но раз уж мы начали, то надо закончить, не правда ли? С Вероникой я встречался всего два раза. Ее родители жили в Западной Виргинии. Она не была писаной красавицей, но Ролли принимал ее такой, какой она была. Она же по-настоящему любила его. По крайней мере до той темной истории с Ритой.
Его письма… да, он слишком рано оставил школу. Эти письма со всеми их корявостями давались моему брату с невероятным трудом. В них он вкладывал великие усилия, они были его великой симфонией. Не знаю, писал ли он их для того, чтобы избавиться от яда, отравляющего его сердце. Может быть, он писал их для того, чтобы распространять его.
Когда появилась Вероника, письма стали приходить к нам все реже. Но я думаю, что Вероника их получала все те два года, в течение которых он находился в Корее.
— Он так и не продвинулся по службе? — спросил я. Мне казалось странным, что столько лет, проведенных в армии, могли не повлиять на благосостояние человека, готового ради нее бросить семью и отправиться в Корею. Лебэй улыбнулся:
— Разве я не сказал тебе, что он зачастую проводил время в гарнизонной тюрьме? Один раз он попал туда за то, что помочился в большую чашу с пуншем, который в форте Дике приготовили для вечеринки в офицерском клубе. За эту выходку он получил всего лишь десять дней — думаю, что ее посчитали всего лишь пьяной шуткой. Вряд ли они представляли, сколько ненависти к ним он изливал в своих письмах.
Я взглянул на часы. Было четверть десятого. Лебэй говорил чуть меньше часа.
— Брат вернулся из Кореи в 1953 году, и только тогда состоялось его знакомство с дочерью. Как я понимаю, он разглядывал ее минуту или две, а потом вручил жене и оставшуюся часть дня провел, возясь с «шевроле»… Я еще не надоел тебе, Дэннис?
— Нет, — честно сказал я.
— Все эти годы Ролли мечтал о хорошей новой машине. Не о «кадиллаке», не о «линкольне» — нет; он не хотел присоединяться к высшему классу — к офицерам, к «говнюкам». Он хотел купить новый «плимут», а может быть, «додж» или «форд».
Вероника писала, что все воскресные дни они проводили в поездках к различным торговцам автомобилями. Она с ребенком сидела в старом «хорнете», а Ролли разговаривал с продавцами о компрессии, о лошадиных силах, об аккумуляторах… Иногда я думаю о маленькой девочке, росшей на фоне металлического лязганья приводов и скрипа подвесок… и я не знаю, плакать мне или смеяться.
Мои мысли опять обратились к Эрни.
— Он был одержимым, да?
— Да. Я бы сказал, он был одержимым. Он стал давать деньги Веронике, чтобы она откладывала их. Ведь Ролли не мог переступить через звание старшего сержанта еще и потому, что имел проблемы с алкоголем. Он не был алкоголиком, но каждые шесть — восемь месяцев у него начинался запой. Когда запой кончался, денег уже не было.
Может быть, он женился на Веронике, потому что она могла положить конец этому. Когда у него начинался запой, она одна могла сохранить деньги. Однажды — тогда у них было накоплено уже восемьсот долларов — Ролли угрожал ей ножом: он приставил нож к ее горлу и потребовал отдать ему сбережения. «Вспомни о машине, дорогой, — сказала она, когда лезвие стало вдавливаться в ее кожу. — Если ты пропьешь деньги, то уже никогда не купишь машины».
— Должно быть, она любила его, — сказал я.
— Конечно. Только не строй романтического предположения, будто ее любовь хоть в чем-то изменила моего брата. Вода камень точит, но для этого ей нужны сотни лет. Увы, люди смертны.
Казалось, Лебэй хотел что-то добавить, но передумал.
— Правда, он ни разу не ударил ее, — сказал он. — Не забывай, что он был пьян, когда приставил нож к ее горлу. Сейчас многие вопят о наркомании в школе, и для этих воплей на самом деле есть все основания, но я до сих пор считаю, что алкоголь — вот наиболее вульгарный и опасный из всех когда-либо изобретенных наркотиков. И он не запрещен законом.
Когда Ролли наконец демобилизовался в 1957 году, у Вероники было отложено немногим более тысячи двухсот долларов. И он получал существенную пенсию, назначенную ему за повреждение спины в армии: он говорил, что дрался с «говнюками» и здорово проучил их.
Итак, деньги были. Они построили дом и обзавелись всем необходимым, но прежде у них появилась машина. Машина была превыше всего. Он долго выбирал и в конце концов остановился на Кристине. В 1958 году «фурия» получила премию как лучшая модель года. Я не помню всех ее технических характеристик и думаю, что они уже не имеют значения. Какая из них может сейчас интересовать кого-то, кроме твоего друга?
— Ее стоимость, — сказал я. Лебэй улыбнулся:
— Ах да, стоимость… Брат мне писал, что продажная цена была три тысячи долларов, но он, по его собственному выражению, «превзошел любого еврея» и сторговался на двух тысячах ста долларах. На следующий год Рита, которой было тогда шесть лет, задохнулась и умерла.