Кристмас
Шрифт:
– И что? – все еще с недоверием произнес Максим.
– Хорошо, вилы под руку попались. Наколол, как на шампур. Можешь выйти взглянуть, – беззаботно произнес Аникеев. – Видать, в теле животного Идол слабее становится. Да и к тому же до двенадцати часов десять минут осталось. Ему скоро спать пора.
Макс слушал бывшего майора, пытаясь осмыслить информацию. Что-то ему явно не нравилось. Не нравился беспечный тон Аникеева, не нравилось какое-то неестественно дурашливое настроение, не нравилась даже поза мужчины – он сидел, скукожившись, как старый башмак, старательно загораживая живот
– Ты пойдешь вниз? – вдруг резко спросил Аникеев, глядя куда-то в сторону пустыми глазами. Макс проигнорировал вопрос и, незаметно подняв с пола нож, подошел вплотную к мужчине.
– Покажи свою рану, – негромко попросил он, и бывший участковый с жуткой улыбкой поднял голову. В его глазах будто плескалась горящая лава.
– Ты так беспокоишься о моем здоровье? – хрипло спросил он.
– Покажи, – повторил Максим, сжимая рукоятку ножа.
– Пожалуйста, – сказал Аникеев и распахнул тулуп.
Весь свитер бывшего участкового был в крови, на месте сердца зияла огромная рваная дыра, из которой торчали лохмотья кожи и мышцы. С такой раной ни один смертный не прожил бы и пяти секунд, промелькнуло в голове Максима, и он, размахнувшись, вонзил нож по самую рукоятку в горло ухмыляющемуся существу.
Аникеев-оборотень разинул рот, продемонстрировав загнутые зубы, и поднялся со стула. Фирсов ожидал реки крови, однако, к его безмерному удивлению, ее не было, он словно воткнул лезвие в кусок теста. Максим успел выдернуть нож из горла начинающейся меняться твари и отпрыгнул в сторону. То, что еще пару минут назад было Аникеевым, зарычав, начало надвигаться.
Сергей быстро шагал домой, непроизвольно ощупывая в кармане твердую поверхность креста. Он был зол на Евгению, но еще больше злился на самого себя за эту самую злобу, так как не мог самому себе объяснить внезапную вспышку агрессии. Ну, в самом деле, сдался Женьке этот крест! Подумаешь, украл волшебный талисман, ха-ха… беда какая.
Он шел, вспоминая события последних дней, и чем больше он размышлял, тем больше убеждался, что все происшедшее с ними было искусно разыгранным спектаклем. Эти мысли подогревались привычной обстановкой, в которую он снова окунулся, – высотными домами с горящими в них окнами, проезжающими автомобилями, радостными людьми на улице… никаких тебе сараев с оборотнями, подземелий с врачами-маньяками и так далее.
Через сорок минут он был дома. У него была своя уютная однокомнатная квартира, родители жили отдельно. Слава богу, запасной ключ, который он прятал в трещине на лестнице, был на месте – другой остался там, в Чертовке, в кармане его джинсов.
Он подумал, что неплохо бы зайти к родителям, но, подумав, решил сделать это утром. Сейчас он слишком устал и не прочь принять душ, да и вообще…
Он подумал о Максе, который поехал обратно с бывшим участковым. Вот уж кого он не мог понять. Видать, точно у парня крышу снесло. Или у него что-то серьезное с этой мандавошкой?
Он вошел в квартиру, с удовольствием вдыхая знакомый домашний запах. С каким удовольствием он сейчас сполоснется под горячей водой, а потом растянется на мягкой, чистой
Бакунин уже хотел раздеться, но что-то внутри шевельнулось, и он нахмурил брови. Затем решительно подошел к телефону и набрал номер Евгении. Все-таки зря он так. Баба она, конечно, не красавица, и трусиха жуткая, но все же какая-то изюминка, заставившая учащенно биться его сердце, в ней была. Нужно поговорить с ней, успокоить и все такое.
Однако на том конце провода никто не отвечал. Бакунин задумчиво повертел в руке трубку. Ладно, может, она уже спит. А может, тоже помыться решила.
Сергей быстро залез в душ и задернул прозрачную занавеску. С наслаждением подставив под обжигающие струи лицо, он впервые подумал, что эти «каникулы» заставили его по-новому взглянуть на жизнь и переосмыслить кое-какие ценности. Во всяком случае, он никогда не мог себе представить, что обычный душ может доставить такое блаженство.
Настроение у юноши постепенно поднималось, на душе воцарилось спокойствие. Он тщательно намылил тело, смыл пену, после чего полез за шампунем в маленький шкафчик над раковиной. Он открыл дверцу, и оттуда неожиданно вывалился какой-то продолговатый темный предмет, который с грохотом упал прямо в раковину, сделав в ней трещину.
Бакунин ошалело смотрел на этот предмет, внутренне приказывая себе не паниковать. Это был кованый молоток, молоток, которым много лет назад он с дружками раскроил голову несчастному бродяге на кладбище. И на нем все еще оставалась кровь, она ручейками-змейками стекала в отверстие слива.
Откуда он здесь? И кто мог «пошутить» вот так?
Тихонько скрипнула дверь в ванную. Тяжело дыша, Сергей рывком задвинул занавеску. Кто там?! Мать с отцом решили зайти, проверить квартиру? Ведь больше ни у кого ключей от входной двери нет!
– Мама? – пискнул он, но ему никто не ответил.
Неожиданно запахло бензином и горелой плотью. Бакунин вжался в стену. Он видел, как в ванну, хромая, кто-то зашел и остановился прямо напротив него, словно силясь разглядеть, что там за занавеской. Вода из душа продолжала поливать насмерть перепуганного парня, и он машинально ловил языком теплые капли.
Занавеску грубо сдернули, лопнули кольца, с помощью которых она держалась на перекладине, и перед Сергеем возник обуглившийся труп. Обломки ребер торчали наружу, потрескавшаяся кожа на голове съежилась, открывая на обозрение желтый череп, в котором зияла глубокая дыра. Из нее поднимались струйки смрадного дыма. Глаз не было, и мертвец на ощупь полез прямо в ванну.
Завопив не своим голосом, Сергей оттолкнул зомби, выпрыгнул из ванны и в чем мать родила бросился на кухню. Труп недоуменно повернулся и, издав хлюпающий звук, поплелся за парнем.
Сергей влетел на кухню и замер с отвисшей челюстью. За столом сидела сильно обгоревшая женщина, волосы слезали клочьями с ее почерневшей головы, остатки одежды были вплавлены в плоть. Она укачивала ребенка, тот жадно сосал покрытую глубокими трещинами грудь. Проглоченное молоко, густое, темно-желтого цвета, выливалось из широкой раны на шее малышки. Эта рана была похожа на ухмылку Смерти. Мать что-то ласково напевала своему чаду, а ребенок довольно урчал.