Критические статьи, очерки, письма
Шрифт:
…Шлю вам всем — на Тур д'Овернь и в Консьержери — свою нежную любовь умиротворенного изгнанника.
Отвечу всем следующей почтой. А пока пишите мне все длинные письма. Милый друг, постарайся хорошенько заполнить свои страницы. Кстати, я видел эту мерзость, которую он именует своей конституцией!
Госпоже Виктор Гюго
Брюссель, понедельник, 19 января 1852
Это коротенькое письмецо ты получишь по почте. Приложенная к нему страничка объяснит тебе, почему я, не ожидая, пока подвернется удобный случай, пишу тебе через г-жу Белле. На эту страничку ответь немедленно такой же страничкой, в которой ты напишешь, что тобою сделано, и которую
Скажи Огюсту, что со следующей оказией он получит письмо. Я напишу также дорогим нашим детям, всем троим, но каждому в отдельности. Их очаровательные письма заслуживают этого.
Беднягу Шарля опечалит разлука с вами. Жить на свободе здесь ему будет хуже, чем там в тюрьме, но я так счастлив, что увижусь с ним. Пусть это утешит его. А Виктора я целую в обе щеки, — тебя тоже, моя дорогая, любимая дочурка, не ревнуй к нему. Он такой смелый и мужественный. Его письма ко мне проникнуты необыкновенным спокойствием, твердостью и ясностью духа, а ведь впереди у него еще целых семь месяцев тюрьмы! Это хорошо, дорогое мое дитя. Видишь, я предугадал твою мысль, подписавшись под последним письмом «умиротворенный изгнанник».
Здесь все стараются, как могут, доказать мне свое уважение. В Бельгии народа пока еще нет, одна только буржуазия. Не зная нас, демократов, она уже нас ненавидела. Газеты иезуитов, — а их здесь великое множество, представляли нас какими-то пугалами. А теперь эти добрые буржуа исполнены к нам уважения. Они негодуют против моей ссылки, над которой сам я посмеиваюсь. На днях в кабачке один из здешних старшин читал мне вслух газету. Вдруг он возопил: «Изгнание!» и так ударил кулаком по столу, что его пивная кружка разлетелась вдребезги.
Вот только сейчас, — сижу я за чашкой шоколада в кафе «Тысяча колонн», где я обычно завтракаю, — подходит ко мне молодой человек. «Я художник, — говорит он. — Прошу вас оказать мне милость». — «Какую?» — «Позволить написать из окна вашей комнаты большую брюссельскую площадь и предложить вам эту картину». И он добавил: «В мире осталось только два великих имени: Кошут и Виктор Гюго».
Подобные случаи бывают всякий день. Мне придется искать из-за этого другое кафе, где я мог бы завтракать. Я собираю вокруг себя толпу, это меня стесняет.
Время от времени ко мне является с визитом бургомистр. Недавно он мне сказал: «Я в вашем распоряжении. Чего бы вы пожелали?» — «Только одного». — «Чего же?» — «Чтобы вы не белили фасада вашей городской ратуши». — «Черт возьми, да ведь белый цвет лучше!» — «Нет, лучше темный». — «Ну, так и быть. Ведь ваше слово — закон. Обещаю вам, что фасад ратуши белить не будут. Но чего вы хотели бы для себя лично?» — «Только одного». — «Чего же?» — «Чтобы вы велели покрасить в темный цвет дозорную башню». (Они ее подновили, и неплохо, но она белая.) — «Черт возьми! Ах, черт возьми! Покрасить в темный цвет дозорную башню! Да ведь белый цвет лучше!» — «Нет, лучше темный». — «Ну, так и быть. Поговорю со старшинами, и все будет сделано. Скажу, что это для вас».
Пока посылаю тебе только эту записку в несколько слов. Пиши мне, как и прежде, подробные письма. Увы! Когда же соберется вся наша семья? Ах, если бы какое-нибудь спасительное изгнание заставило бы вас всех покинуть Францию!
Поцелуй мою Адель. Пожми руку Огюсту и Полю Мерису.
Ты забыла переслать адресованное мне письмо (неизвестной женщины). А отослала то, что адресовано было тебе. Исправь свою оплошность.
Понедельник, 19 января
Это надо сжечь.
Милый друг, прочти это не медля, со всем вниманием, после чего вынь эту страницу из моего письма и сожги ее. Ты поймешь, что это необходимо сделать прежде всего для себя самой.
Г-жа Д… хочет приехать ко мне сюда. Она намерена выехать24-го. Пойди к ней тотчас же и убедительно поговори с нею. Необдуманный поступок в такую минуту может повести к серьезным неприятностям. Все взоры в эти дни устремлены на меня. Моя жизнь, полная трудов и суровых лишений, проходит на глазах у всех. Это вызывает всеобщее уважение, свидетельства которого я встречаю даже на улице. В настоящее время нельзя ничем нарушать это положение вещей. Помимо того, я думаю, что очень скоро мы будем в Париже. Скажи ей все это. Отнесись к ней тепло и касайся с осторожностью всего, что наболело в ней. Она легкомысленна, но это благородный и великодушный человек. Не показывай ей этих строк. Сожги
В. Г.
Франсуа-Виктору
Брюссель, среда, 28 января 1852
Как ты поживаешь, мой Виктор? Шарль расстается с тобой сегодня, и мое сердце полно тревоги за тебя, ты останешься один в своей камере. Бедный, милый мой мальчик! Когда-то ты вернешься ко мне? Каким тяжким гнетом ложатся на мои дни в изгнании дни твоей тюрьмы!
Я не знаю, что случится через полгода, но знаю, что мы будем счастливы, когда заживем вместе. Где? Мне это неизвестно. В Брюсселе, в Англии, в Пьемонте — я согласен на все, лишь бы нам быть вместе. Кстати, о Пьемонте, — Брофферио написал мне прекрасное, очаровательное письмо с приглашением приехать к нему. «Если вас изгнали, — говорит он, — Турин просит вас отдать ему предпочтение». Он говорит, что король — giovine bale! [233] — примет меня с распростертыми объятиями, как и министры Сардинии, и добавляет: «Venite e procurate а me l'onore di annunziare il vostro arrivo…» [234] В другом месте он говорит: «Venite dunque, noi vi aspetamo; la Francia qui avete onorata vi proscrive; l'ltalia che viama et vi ammira vi offra un altra patria». [235] Наконец, если я не захочу ехать в Турин, он предлагает мне сам «una modesta villa nel lago Maggiore…» [236] Это просто-напросто один из прекраснейших уголков в мире. Нам было бы хорошо там, но долг наш, возможно, уехать в другое место, в Джерси хотя бы, откуда мы сможем лучше вести борьбу. Я должен схватиться с Бонапартом один на один.
233
Детская шутка (итал.).
234
Приезжайте и сделайте мне честь сообщить о вашем прибытии (итал.).
235
Приезжайте же, мы ждем вас; Франция, которую вы почитали, изгнала вас; Италия, которая любит вас и восхищается вами, предлагает вам другую родину (итал.).
236
Скромная вилла на озере Маджоре (итал.).
Когда я писал это письмо, пришли де Флотт и Тестелен. Они сообщили мне, что бельгийское министерство в большом огорчении из-за меня. Неделю назад Бонапарт просил Леопольда удалить меня из Бельгии. Хотя Леопольд тут же сказал нет, но очень мягко. Три его министра-либерала — Рожье, Фрер Орбан и Теш — поддержали его, однако остальные колеблются. Споры, пререкания. В это вмешивается католическая партия. Три министра-либерала подают в отставку… Делаю перерыв, я только что получил письмо, в котором меня просят прийти в министерство юстиции; иду туда, продолжу письмо по возвращении.
Четыре часа. Я вернулся из министерства. Министр временно одержал победу, и мне вручили письменное разрешение проживать в Брюсселе, сроком на три месяца. Но будет ли существовать Бельгия через три месяца? Это еще вопрос.
Милый Виктор, а теперь я должен тебя побранить. Твоя мать пишет, что ты грустишь. Умоляю тебя, бедное мое, кроткое дитя, не падай духом. До сих пор ты был отважен и силен. Будь таким и дальше. Относись к своей камере, как я к своему изгнанию. Здесь только одно может лишить меня спокойствия — это мысль о том, что ты страдаешь, что ты поддаешься унынию. Я бессилен перед ударами, которые поражают вас, дорогие дети. Встряхнись же, стань снова весел и горд, вспомни, о чем ты сам писал мне, когда думал, что горе сломило меня. Все это — великая битва. Будем же и мы в ней исполнены величия. Вы должны считать счастьем, мои мальчики, а я — своей гордостью, что вы, такие юные, принимаете в ней участие, что вы уже получили от нее и ваши нашивки и ваши рубцы, что я имею право сказать тем, кто вместе с нами сражается за прогресс: «Я страдал сам и терпел страдания своих сыновей».