Критические статьи, очерки, письма
Шрифт:
А потом подумай: ведь эти шесть месяцев пройдут. Как знать, протянет ли даже шесть месяцев нынешний режим? События разворачиваются так быстро. Появились превосходные признаки: Монталамбер, Руэр и Дюпен подают в отставку. Это означает, что в стенках балагана появились трещины — крысы бегут оттуда.
Напиши же мне хорошее, веселое и мужественное письмо. Это будет радостью для твоей матери и утешением мне в моем одиночестве. Целую тебя, дорогой сын.
В. Г.
Госпоже Виктор Гюго
Брюссель, среда, 28 января [237]
Начну
237
1852
Повторилась попытка выставить меня отсюда. Бельгийское министерство до сих пор держалось стойко, но после этого стало колебаться. Прочти, что я пишу по этому поводу Виктору. Впрочем, вам нужно читать все письма, которые я посылаю каждому из вас в отдельности. Ведь это в сущности продолжение одного письма. Я думаю, что все вы его читаете, потому и не повторяю того, о чем уже писал. В Консьержери надо соблюдать ту же осторожность, что и за ее стенами. Читайте мои письма и говорите о них только между собой. Остерегайтесь полиции, ее глаза и уши повсюду. Вероятно, за всеми вами следят больше чем когда-либо.
То, что ты пишешь по поводу впечатления, произведенного этим грабительским декретом, удивительно верно и справедливо. Все преступления, воплощенные в одном, имя которому Второе декабря, затронули буржуа, лавочника или банкира куда меньше, чем эта конфискация. Посягнуть на право — безделица, посягнуть на чей-то дом — злодейство. Сердце у этой жалкой буржуазии в ее кошельке.
Впрочем, говорят, она понемножку приходит в себя, и вновь оживает либеральная оппозиция. Это добрый знак. Но вот что прекрасно: мужество женщин. Повсюду они первые поднимают голову, отнюдь не мужчины. От всей души я кричу им: «Браво!»
А теперь поговорим о Шарле. Он скоро приедет сюда. Здесь нужно работать, иначе пропадешь от тоски и пустоты жизни. Но как работать? Тут нет газет, где платят, а помимо того, бельгийское правительство не позволило бы французскому писателю воспользоваться свободой печати. Чем же заняться тогда? Каким полезнымтрудом? Мне пришли на ум вот какие мысли. Прежде всего та, которой я уже поделился с Шарлем: пусть все четверо, воспользовавшись материалами, напечатанными в «Evenement», напишут историю последних четырех лет, распределив между собой работу еще до отъезда Шарля. Шарль выполнит здесь свою часть, и книгу охотно раскупят, но этим все и кончится. Так обстоит дело с бельгийской книготорговлей.
Затем, почему бы Шарлю не повидаться перед отъездом с Уссе и Готье? Он мог бы посылать им отсюда для «Revue de Paris» письма о Бельгии, не касающиеся политики. Он напишет их превосходно. Я думаю, это приносило бы ему до сотни франков в месяц. Я давал бы ему необходимое, а это дало бы ему свободные средства.
Подумайте все вместе, обсудите
Передай мою признательность Беранже. Родственные объятия твоего брата меня нимало не привлекают. Ты сама отлично определила причину этого. Виллемену же я благодарен за все. Благодарю его за предложенную тебе услугу, а тебя — за отказ принять ее. Милый друг, я радуюсь, узнавая в твоем сердце все мои собственные чувства.
Мне кажется, нужно подумать, не отдать ли внаймы нашу квартиру. Я полагаю, что сдавать ее надо вместе с мебелью (исключая некоторые ценные или хрупкие вещи, которые я укажу). Как ты думаешь? Летом нам бы платили за нее самое меньшее 500 франков в месяц. Это было бы для нас большим подспорьем. Если ты того же мнения и даешь свое согласие на это, я думаю, что легко найти возможность предоставить в твое распоряжение другую квартиру с полной меблировкой, где несмотря на большую тесноту ты чувствовала бы себя хорошо. Разумеется, для этого прежде всего надо, чтобы она подошла тебе во всех отношениях. Так как это письмо ты получишь открытым, я напишу тебе другое с г-жой Б., в нем я отвечу на некоторые вопросы из твоего милого письма, полученного мною сегодня через Эдокси.
Постарайся, милый друг, послать мне с Шарлем все, о чем я просил тебя во вчерашнем письме. Шлю вам всем мою любовь, мои мысли, мою жизнь. А тебе, тебе я шлю самую глубокую нежность, какая только есть в моей душе.
В. Г.
Виктору Пави
Милый друг, милый поэт, благодарю. Я получил ваше письмо, оно тронуло меня до глубины души. Меня изгнали, сослали, выпроводили, вытолкнули, вышвырнули вон — не знаю, что можно к этому добавить. Все это хорошо: прежде всего для меня, который яснее ощутил в себе великую радость удовлетворенной совести, и затем — для моей родины, которая это видит и выносит свой приговор. Все идет как ему положено идти. Вера моя глубока, вы это знаете. Я страдаю от того, что живу вдали от жены, такой доброй и великодушной, вдали от своей дочери, от сына Виктора (Шарль возвращен мне), вдали от дома, от моего города, от родины; зато я чувствую себя ближе к истине и справедливости. Я благословляю небо; все, что творит господь, есть благо.
Жму вашу руку, дорогой старый друг.
Виктор Г.
29 января 1852
Брофферио
Брюссель, 2 февраля 1852
Мой дорогой красноречивый коллега!
От всего сердца благодарю вас. Вы ответили мне с высоты вашей трибуны как оратор, вы протягиваете мне руку как изгнанник.
Я был счастлив получить от вас, государственного деятеля и гражданина, свидетельство вашей приязни ко мне; я горжусь вашим предложением гостеприимства, выраженным с таким достоинством, и принимаю его с великой радостью.
Мне еще неизвестно, как распорядится мною провидение, но я больше чем когда бы то ни было ощущаю свой неотложный долг перед обществом. Возможно, мне нельзя будет удаляться от ближайшей границы Парижа. Брюссель или Лондон — боевые посты. Пришла пора писателю заступить место оратора; я стану пером продолжать ту войну против деспотов, которую вел доныне при помощи слова. Теперь я должен схватиться врукопашную с Бонапартом, только с Бонапартом; для этого, быть может, мне и надо, если не остаться здесь, то поехать в Лондон. Однако верьте мне, что в тот день, когда я смогу покинуть Бельгию или Англию, я покину ее для Турина. С глубокой радостью я пожму вашу руку. Как много всего воплощаете в себе вы один! Италию — стало быть, славу, Пьемонт — стало быть, свободу; Брофферио — стало быть, красноречие.