Критический эксперимент
Шрифт:
Я взял Гретхен за руку и стал нежно гладить. Она улыбнулась.
– - Как хорошо! Я же говорила о взаимопонимании и согласии. Сейчас мне именно это и надо было! Но я отвлеклась от главного. Когда меня перестала съедать неутоленная жажда человеческой нежной любви, соединенной с настоящей страстью, я стала чувствовать. что внутри меня таятся и другие силы. Ты видел, что я почти ничего не читала. Но Библию я знаю прекрасно, а другие книги, которые мне попадались до этого, были настолько грубы и дурны, что вызывали у меня отвращение. Меня до сих пор мучает мысль. В детстве, когда нас немного учили латыни в школе, я поражалась, как это
Гретхен продолжала.
– - Единственное, о чем я иногда жалею — что мы не встретились на десять лет раньше. Я бы себя нашла как раз вовремя. Но потом я вспоминаю, где я тогда жила, и понимаю, что в Пруссии это было бы невозможно. Все-таки Россия — намного более свободная страна.
Я внутренне ухмыльнулся и восхитился.
– - Вот это речь! Воистину прав Суворов: в тебе пропал стратег и демагог одновременно! А бабник просто перешел в другую ипостась!
И мы искренне и нежно обнялись, подарив друг другу одну из лучших наших ночей. А вопрос был временно исчерпан.
И почти что в тот день, когда радостный Шлюк приехал сдавать рукопись в печать, (не помню, в точности, чуть раньше или чуть позже) я почувствовал, что ЗАДАЧА РЕШЕНА. Теперь осталось сделать выбор.
Гретхен уже заметила, что я сам не свой, и покинула своего очередного любовника, чтобы меня утешить. Но я даже не смог с ней иметь дело. Она попросила Анну принести сына, и обе мамаши стали расхваливать успехи своего ребенка. Я оттаял, потеплел, стал играть с сыном, а Гретхен говорила, что она воспитывает его по-афински (не очень строго, но и не изнеживая), хочет, чтобы он стал офицером, ученым и поэтом, как его отцы. Я поневоле улыбнулся и стал ее просить, чтобы она не надеялась на все это сразу. Бог никогда всего не дает человеку. Главное, чтобы он стал хорошим офицером и человеком чести, а остальное приложится по мере того, как Господь позволит.
Анна каким-то инстинктом чувствовала что-то неладное, и вдруг ее инстинкт сработал полностью: она бегом унесла сына, который стал плакать, отдала его няне, а затем вернулась обратно, бросилась передо мной на колени и буквально завыла по-собачьи:
– - Господин, не уходите!
Она повторила это несколько раз. Я гладил ее, и постепенно утешил, а потом сказал, что у меня очень серьезные и неприятные дела. Гретхен заявила, что тогда она сегодня вечером устроит легкое пиршество и постарается развеять все мои печали, а потом, Бог даст, все уладится. Но я наотрез отказался, и заявил, что я хочу побыть один.
Я заперся в своей комнате и понял, что должен вернуться. На душе стало легче. А тут еще постучалась вконец обеспокоенная Анна. Я погладил ее, она принесла мне чаю, и мы обнялись на прощание (это я-то знал, что прощание). И я заснул, чтобы утром готовиться к возвращению.
Возвращение
Я весь последний день посвятил распродаже лишнего имущества (интуиция подсказала мне, что стоит это сделать). Написал прощальные письма обиженному на меня профессору Канту, магистру Шлюку, академику Баркову и своему начальнику Суворову. Текст их немного различался, но смысл был один и тот же: я благодарил их за хорошее отношение, просил прощения за нанесенные вольные и невольные обиды и сообщал, что я решил подготовить душу к свиданию с Богом и ухожу из мира.
Утром вышел к завтраку, вручил Гретхен плату еще за месяц вперед (ритуал ежемесячной платы у нас так и остался, теперь уже в качестве юмористического обычая) и сказал ей, что вновь уезжаю по делам. Письма всем, кроме начальника, отослал. Письмо начальнику оставил на столе.
Нанял извозчика, поехал в лесок. Перед лесом остановил возок, расплатился и пошел по тропинке, затем свернул с нее и наконец-то понял, что вокруг меня никого нет. Я раскинул руки, закрыл глаза и представил себе Технический отдел практики. Карта встала перед глазами и вновь потянула меня к себе, но на сей раз на ней был один огонек: Москва.
И вот я вновь стою в отделе практики. Голова немного кружится. Я совершенно голый, но рядом со мной несколько золотых и одна медная монета из той тяжелой кучи, что была у меня в кошельке, и старинный башмак на левую ногу. Дежурный (уже другой) улыбается и замечает:
– - Ну и делов Вы там натворили! Даже такая тяжесть, как башмак, с Вами перелетел! Такое редко бывает.
Затем дежурный достал ключик и открыл одну из многочисленных ниш, чтобы вручить мне мою одежду. Все в целости и сохранности. Даже мобильник не разрядился.
Я начал одеваться, и вдруг со смехом понял, что я уже подзабыл, как надевать современную одежду, и путаюсь в ней. Дежурный смеялся тоже.
– - А вот если бы Вы попали подальше да отсутствовали бы подольше, совсем комичное зрелище было бы.
– - По моим подсчетам, я должен был отсутствовать дня три, — сказал я.
– - Дня четыре либо пять: сейчас полночь.-- ответил дежурный.
– - Ну и куда же мне идти?
– - Есть у нас дежурная комнатка, где переспите до утра, а затем отправитесь куда хотите. Кстати, не продешевите: эти ваши монетки многого стоят. А утром вам выпишут премию.
– - А как моя семья?
– - Не знаем. Тридцатидневный срок ожидания, оговоренный договором о страховке, еще не прошел, так что мы им ничего не сообщали.
Я представил себе <<теплый прием>> дома, но эту неприятность искупало то, что я вернулся, и, судя по всему, не очень постаревший. Чувство подсказывало мне, что задача решена отнюдь не идеально, но удовлетворительно, а, может, и несколько получше. Я глубже вдохнул грязный московский воздух, вновь приучая легкие к современным гадостям, и попросил:
– - Дайте мне попить газировки, если есть! Ужасно соскучился по шипучкам!
– - А чаю или кофе не желаете? Можно и коньячку.
– - Коньячку чуть-чуть можно, а чай и кофе там не чета нашим.
– - Кстати, как там капитан Яковлев? Вы с ним попали в один мир, в близкие места и в близкое время.
– - Почитайте историю. Там, наверно, будет фельдмаршал Яковлев, герой Семилетней войны и прочих войн.
– - Слава Богу, это осталось на другой ветке мира. У нас-то ничего в прошлом не изменить.