Кризис социал-демократии

Люксембург Роза

Вожди социал-демократии, как передового авангарда классово-сознательного пролетариата, должны были давать не смешные предписания или рецепты технического характера, но политические лозунги, вносить ясность в понимание политических задач и интересов пролетариата во время войны. О каждом массовом движении можно сказать то же самое, что было сказано о массовых забастовках в России.

"Если руководство массовыми забастовками в смысле определения их начала, — есть дело самого революционного периода, то социал-демократии в лице ее руководящих органов принадлежит руководство совсем иного характера. Вместо того, чтобы ломать голову над механизмом массового движения, социал-демократия призвана вести политическое руководство даже и в периоды исторических кризисов. Давать лозунги, направляющие борьбу, определять тактику политической борьбы таким образом, чтобы в каждой фазе, в каждый момент вся сумма имеющихся и уже свободно-действующих сил пролетариата была бы реализована и находила бы свое выражение в боевой позиции партии; чтобы тактика социал- демократии по своей решительности и своей резкости не только не стояла бы ниже уровня существующего взаимоотношения сил, но значительно превышала бы его- вот важнейшая задача «руководства» в большие исторические кризисы. Это руководство само собой превращается до известной степени в руководство техническое. Последовательная, решительная, стремительная тактика социал- демократии вызывает в массах чувство уверенности, доверия, жажду, борьбы; колеблющаяся, слабая, основанная на недооценке сил пролетариата, тактика парализует массы и приводит их в замешательство. В первом случае массовые действия происходят "сами собой" и всегда во-время, во втором-прямые приказания руководящих организаций к массовым выступлениям часто остаются безрезультатными" [13] .

13

 Р. Люксембург. Массовые стачки, партия и профессиональные союзы. Гамбург, 1907 г.

Что дело не во внешней, технической форме действия, но в его политическом содержании, видно хотя бы из того примера, что парламентская трибуна, единственно свободное, далеко слышное, имеющее мировое значение, средство агитации, лишь тогда превратилась бы в могучее орудие народного пробуждения, если бы она была использована социал-демократическими представителями для того, чтобы громко и внятно формулировать интересы, задачи и требования рабочего класса в этом кризисе.

Осуществят ли массы своей энергией эти лозунги социал-демократии? Никто не может сказать этого наверное. Но это также-не самое главное. Ведь отпустили же наши парламентарии "с полным доверием" генералов прусско-германского войска на войну, не требуя от них перед разрешением кредитов никакого обеспечения в том, что они непременно победят, и что не будет никаких поражений. То, что верно для военных армий, то верно и для революционных армий: они принимают битву там, где она им предоставляется, не зная заранее ее результатов. В самом худшем случае призыв партии не произвел бы никакого видимого действия. Да, наградой за мужественное поведение нашей партии были бы, вероятнее всего, новые преследования, бывшие также наградой для Бебеля и Либкнехта в 1870 году. "Но какое это имеет значение"? — простодушно сказал Игнац Ауер в своей речи о праздновании Седана в 1895. — "Партия, которая хочет завоевать мир, должна высоко держать свои принципы, без оглядки на то, какие опасности это повлечет за собой; если бы она поступила иначе-она бы погибла".

"Плыть против течения всегда нелегко", — писал старый Либкнехт-"когда же поток несется с бешеной быстротой и яростью Ниагары, тогда это тем более нелегко".

"Старые товарищи еще помнят травлю социалистов в год величайшего национального позора-позора закона против социалистов-1878 год. Миллионы видели тогда в каждом социал-демократе убийцу и преступника, как в 1870 году- смертельного врага и предателя отечества. Такие проявления "народной души" имеют в себе нечто смущающее, поражающее, давящее. Чувствуешь себя бессильным против какой-то высшей силы, осуждающей и исключающей всякие сомнения. Нет никакого видимого соперника. Есть что-то в роде эпидемии-в людях, в воздухе, везде.

Это явление в 1878 году по своей силе и злобности далеко не может сравниться с 1870 годом. К урагану человеческой ненависти, который ломал, валил и разбивал все, до чего он дотрагивался, присоединялась еще жестокая механика милитаризма в его полной, ужасающей деятельности. Мы находились в круговороте железных колес, прикосновение которых было смертью, и-между железными руками, которые искали нас и могли ежеминутно схватить. Рядом со стихийной силой освобожденных фурий-самый совершенный механизм убийства, который когда- либо существовал на свете! Что могла сделать отдельная воля. Особенно, когда чувствуешь себя в ничтожном меньшинстве и не имеешь никакой надежной поддержки в народе.

Наша партия была еще в процессе образования. Мы были поставлены пред величайшим испытанием, прежде чем была создана необходимая организация, Когда же началась травля социалистов в позорный для наших врагов год и в славный год для социал-демократии, мы уже имели такую сильную и разветвленную организацию, что каждый чувствовал себя сильнее, сознавая могучую поддержку, и никто, способный мыслить, не мог поверить в возможность уничтожения партии.

Да, тогда было нелегко плыть против течения. Но что же оставалось делать? Надо было приспособляться. Это значило: сжать зубы и терпеть то что должно было произойти. Для страха не было времени… И вот Бебель и я…ни минуты не тратили на размышления. Уступать поле битвы мы не хотели, мы должны были оставаться на своем посту, что бы ни произошло".

Они остались на посту, и немецкая социал-демократия жила в течение 40 лет за счет этой моральной силы, которую они противуставили тогда бесчисленным врагам.

Так должно было быть и на этот раз. В первый момент, возможно, было бы достигнуто лишь то, что была бы спасена честь немецкого пролетариата, что тысячи и тысячи пролетариев, которые гибнут сейчас в окопах днем и ночью, не с мрачным душевным смятением, но с пламенем в душе умерли бы с сознанием, что самое святое в их жизни — освобождающая социал-демократия не пустая мечта. Мужественный голос нашей партии подействовал бы на бессознательные массы, как могучий вентилятор в создавшемся шовинистическом угаре, предохранил бы от обмана сознательные круги, затруднил бы для империалистов дело затемнения и обмана народа. Как раз поход против социалистов мог бы скорее всего расшевелить массы. В дальнейшем ходе войны, по мере того, как возрастали бы ужасы бесконечно жестокой человеческой бойни во всех странах, как все ясней и ясней выступал бы империалистический фундамент войны, по мере того, как все преступнее становилось бы торгашество кровавой спекуляции, тем более и более стекалось бы под знамена социал-демократии все живое, честное, гуманное, прогрессивное. И прежде всего-во всеобщем смятении, распадении и крушении, немецкая социал- демократия стояла бы, как скала в бушующем море, как высокий маяк Интернационала, по которому вскоре ориентировались бы и все другие рабочие партии. Громадный моральный авторитет, которым немецкая социал-демократия пользовалась до 4-го августа 1917 года во всем рабочем мире, несомненно в ближайшем времени произвел бы переворот в этом всеобщем смятении. Вследствие этого, во всех странах усилилось бы мирное настроение и давление масс к миру. Немецкий пролетариат остался бы дозорным социализма и освобождения человечества. Это был тот патриотический долг, которого не выполнили ученики Маркса, Энгельса и Лассаля.

VIII

Несмотря на военную диктатуру, цензуру и воздержание социал-демократии, несмотря на братоубийственную войну, из гражданского мира, в кровавых сумерках полей сражения возникла международная солидарность рабочего класса. Не из слабых попыток искусственно гальванизировать старый Интернационал, не из обещаний возобновляемых то там, то здесь снова объединиться тотчас же после войны. Нет, в войне и из войны с новой силой и убедительностью обнаружился тот факт, что пролетарии всех стран имеют одни и те же интересы. Мировая война сама опровергла созданные ей заблуждения.

Победа или поражение? Таков лозунг воюющего милитаризма в каждой стране, который повторили, как эхо, социал-демократические вожди. Для пролетариев Германии, Франции, Англии, а также России вопрос должен был идти, как и для господствующих классов этих стран, о войне или поражении на поле битвы. С тех пор, как гремят пушки, каждый пролетарий должен быть заинтересован в победе своей страны и в поражении других стран. Посмотрим, что может принести пролетариату победа.

По оффициальной версии, принятой без всякой критики вождями социал- демократии, победа для Германии означает возможность беспрепятственного свободного хозяйственного развития, поражение же-хозяйственное разорение. Это представление основывается приблизительно на схеме 1870 г. Но капиталистический расцвет, последовавший в Германии после войны 1870 года, был результатом не войны, а политического объединения, хотя и в уродливом виде созданной Бисмарком Германской Империи. Хозяйственный расцвет появился в результате объединения, несмотря на войну и вытекающие из нее многочисленные задерживающие факторы. Победоносная война сама по себе вызвала лишь укрепление в Германии военной монархии и прусcкого юнкерства, тогда как поражение Франции вызвало ликвидацию империи и содействовало учреждению республики. В настоящее время положение вещей во всех принимающих участие в войне государствах совсем иное. Сейчас война не является лишь династическим средством доставить развивающемуся молодому капитализму предпосылки беспрепятственного национального его развития. Исключением из общего правила можно бы было считать только Сербию, и то только в том случае, если ее рассматривать, как изолированную единицу. Приведенная к своему объективному историческому значению, нынешняя мировая война есть конкуренция уже вполне развившегося капитализма за мировое господство и эксплоатацию последних остатков некапиталистических еще частей света. Отсюда происходит совершенно изменившийся характер самой войны и ее значения. Высокая степень хозяйственно- мирового развития капиталистической продукции проявляется здесь, как в исключительно высокой технике, т.-е. в разрушительной силе орудий войны, так в приблизительно равном уровне хозяйственного развития всех участвующих в войне стран. Международная организация военной индустрии проявляется в военном равновесии, которое после всех частичных успехов и колебаний неизбежно устанавливается снова и все более отодвигает окончательное разрешение войны. Неопределенность военных действий с своей стороны приводит к тому, что в огонь бросаются все новые и новые народные массы, как из стран воюющих, так и из стран, остававшихся до сих пор нейтральными. В империалистических поползновениях и противоречиях война находит повсюду горючий материал, и, прибавляя к нему свой собственный, распространяется, как степной пожар. Чем большие массы и чем больше стран вовлекаются в войну с обеих сторон, тем больше времени будет тянуться война. Все это вместе вызывает в результате войны, — задолго до военного ее окончания победой или поражением-такие явления, которые не были знакомы ни одной из войн последнего времени: хозяйственное разорение всех участвующих стран, а также все возрастающее разорение и стран, не участвующих оффициально в войне. Каждый новый месяц войны увеличивает это разорение и поэтому заранее удаляет на целое десятилетие тщетно ожидаемые выгоды военного успеха. В конечном счете ни победа, ни поражение здесь ничего не изменяют. Наоборот, чисто военное разрешение становится, вообще, сомнительным, и со все большей вероятностью окончательное прекращение войны становится в зависимость от всеобщего истощения. При таких обстоятельствах даже победа Германии-если даже воинствующим ее империалистическим кликам удастся довести массовое убийство до полного уничтожения всех соперников, если только эти мечты смогут осуществиться- будет Пирровой победой.

Ее трофеями будут несколько доведенных до нищенства, опустошенных аннексированных областей и ужасающее разрушение внутри ее собственных границ, которое тотчас же обнаружится, когда будут отодвинуты пестрые декорации финансовой политики с ее военными займами, декорации Потемкинских деревень с их "незыблемым народным благополучием", приобретенным в течение войны. Для самого поверхностного наблюдателя ясно, что даже победившее государство не может рассчитывать в настоящее время ни на какое "военное удовлетворение", которое смогло бы залечить раны, нанесенные ему этой войной. Возмездием за это и завершением «победы» могло бы быть разве лишь еще большее разорение побежденного соперника: Франции и Англии, т. е. тех самых стран, с которыми Германия самым тесным образом связана хозяйственными взаимоотношениями, от благосостояния которых, главным образом, зависит восстановление ее собственного благосостояния. Вот те рамки, в которых для немецкого народа после войны-надо заметить после победной войны-встанет вопрос о том, чтобы действительно покрыть военные издержки, «вотированные» в виде ссуды патриотическим народным представительством, т. е. в том, чтобы взвалить на свои плечи единственный плод победы-непосильную тяжесть налогов вместе с усилившейся военной реакцией.

Если же представить себе худшие последствия поражения, то они-за исключением империалистической аннексии-будут точь-в-точь похожи на ту же картину, которая является неизбежным следствием победы: результаты военных действий в настоящее время так велики и всеобъемлющи, что тот или иной военный исход очень мало может их изменить.

Но допустим на минуту, что победившему государству удастся избежать большого разорения и сосредоточить его, главным образом, у своего противника, связав его хозяйственное развитие всевозможными затруднениями. Сможет ли немецкий рабочий класс после войны успешно вести свою профессиональную борьбу, если профессиональная борьба французских, английских, бельгийских, итальянских рабочих будет подавлена хозяйственным регрессом? До 1870 года рабочее движение во всех странах шло по отдельным руслам. Лишь на мостовой Парижа велись и решались битвы пролетариата. Современное рабочее движение с его неустанной экономической борьбой, с его массовой организацией, основано на взаимодействии всех стран капиталистического производства. Если верно положение, что дело рабочих может развиваться лишь на почве здоровой интенсивно-развивающейся экономической жизни, то оно верно не только для Германии, но и для Франции, Англии, Бельгии, Италии, России. Если же все рабочее движение во всех капиталистических странах задерживается, если там устанавливаются низкие цены, слабые профессиональные организации, ничтожное сопротивление эксплоатации, — тогда не может процветать рабочее движение и в Германии. С точки зрения положения пролетариата в экономической борьбе, усиление немецкого империализма за счет французского является, в конечном счете, такой же потерей, как и усиление английского за счет немецкого.