Кризис среднего возраста
Шрифт:
Пока Кирсанов вел беседы с собственным страхом, Перышкин с забинтованной головой ждал. Ждал, держа рапиру. Свинченный защитный колпачок лежал в кармане.
От взгляда соперника Володю аж перекосило. Чистейшая ненависть! Ненависть к сопернику, оскорбившему честь дамы сердца. По всем рыцарским законам такую ложь, такое оскорбление можно смыть только кровью.
Перышкина смерть и вправду не страшила. Это же так сладко – погибнуть на дуэли, умереть за честь возлюбленной! Впрочем, тут же являлась и сказочная мысль: потом он оживет,
Эта смелая мысль согрела Перышкина. Несмотря на легкое головокружение, он поспешил принять боевую стойку. Вытянув правую руку с рапирой вперед, левую он согнул в локте, как бы демонстрируя бицепсы.
В памяти всплыла безобразная сцена в туалете: похвальба глумливого соперника, поддерживаемая кучкой вассалов, продавшихся за сигаретки. Эти глупцы посмели смеяться над святая святых! Над Ирочкой Травкиной! Едкая волна ненависти и любви вперемешку шибанула Перышкину в голову, а вместе с нею вдруг пришли слёзы. Печаль смыла самообладание. Противник перед ним раздвоился, распался натрое.
Начисто забыв про тактику фехтования, Паша сделал выпады туда и сюда и даже махнул рапирой как шашкой. Слезы лились из его глаз уже водопадом. Он голосил, как младшеклассник.
– Ты, наглец! Что ты там городил про Иру? Повтори, мерзавец! – ревел Перышкин, наступая на то пустое место, где прежде стоял соперник. – Что у тебя с ней было? Или все врешь, каналья?
Володька уворачивался, с легкостью отбивал выпады неуклюжего соперника. Право, не фехтовальщик, а баба! Конечно, такой псих недостоин талантливой Травкиной. Какую-то минуту назад Кирсанов подумывал о мировой, но теперь передумал.
Зачем? Отличная мысль: поиграть с Пашкой-неудачником!
Отбив очередной грубый выпад, Кирсанов выкрикнул – и эхом отдался его голос в спортзале:
– Вру? А вот и не вру!
– Врешь!
Ещё один парированный выпад. Положительно, Перышкин забыл все уроки Иваныча.
– Мы были на вечернем сеансе в кино, – уходя от противника, начал рассказывать Володя. – На последнем ряду. Мы не только целовались! Я трогал ее грудь. Сама позволила. Грудь у нее маленькая. Правду говорю! В чашечки лифчика Ирка кладет вату.
Володя нарочно старался говорить спокойно, прерываясь на вдохи и выдохи. Слабое место противника найдено: его выдержка.
Он оказался прав.
Перышкин закатил форменную истерику. То, что он делал с рапирой, уже нельзя было назвать фехтованием. Вместо серии выпадов он принялся наносить беспорядочные колющие удары, а затем и вовсе стал тыкать клинком в лицо сопернику. Едва ли он помнил о снятом защитном колпачке. Крик стоял на весь зал:
– Врешь! Ты все придумал! У тебя ничего с ней не было!
Будь то простая драка, тактику Перышкина назвали бы паровозной атакой. Оторопевший от напора Володя, уже с трудом парируя беспорядочные выпады Павла, вдруг заголосил фальцетом. Сердце его бешено колотилось от инстинктивного страха.
– Пашка, ты что? Ты что, дурак? Мы же прикончим друг друга! Оно того не стоит, Паша!
– Когда при всех рассказывал, как лапал Иру, о чем думал? Позлить меня решил?
– Да, решил! Она тебя обнимала и целовала, когда ты на полу валялся с разбитой головой, а я…
Выпад, ещё выпад. Володя отступает, Паша загоняет его в угол.
– Но в кино я с Иркой ходил! На «Зорро» с Аленом Делоном! Но и только! Клянусь, у меня с ней ничего не было! Сидели, смотрели кино, взявшись за руки. Даже поцеловать ее духу не хватило!
– Ага, значит, про грудь ты тоже придумал?
Павел тыкал рапирой, но противник, сохранивший еще часть сноровки, от клинка благополучно уходил.
– Про вату мне Светка Залипаева рассказала. Что тут особенного? У нас многие девчонки так делают, у кого грудь поменьше.
– Мерзавец! Негодяй!!
Павел яростно шуровал рапирой, наступая на соперника. Тот, пятясь, отбивал выпады, пятился, снова отбивал.
– Какой же ты гад, Володька! Завтра при всем классе скажешь, что все наврал про Ирку. Скажешь, что у тебя с ней ничего не было. Ну?..
Володька уперся спиной в шведскую стенку. Всё, дальше отступать некуда. Извиваясь подобно змее и уклоняясь от выпадов соперника, он продолжал обороняться. Пойти на мировую, упасть перед противником на колени, признаться перед классом во лжи – он был теперь готов на что угодно. На что угодно, только бы прекратилась эта паровозная атака.
Отразив очередной выпад наседавшего Перышкина, он просто выставил клинок рапиры перед собой. На каком-то автоматизме, пытаясь отбить неподвижный клинок, Павел споткнулся о выпиравший край половой доски и налетел на острие рапиры. Клинок прошел через левый глаз, прошил головной мозг и уперся в стенку черепа.
Смерть наступила мгновенно. Тело, надетое на чужой клинок, по инерции продолжало двигаться навстречу противнику.
Затем обмякло и рухнуло под ноги соперника.
Крик ужаса застрял в ее горле. Хлынули – в который раз – слезы. Кошмар поединка долгое время преследовал Ирину Перышкину, и только с рождением дочери сны стали являться реже.
Она с нежностью прильнула к спящему мужу. Его красивый профиль четким силуэтом смотрелся на фоне окна. Его нисколько не портил – напротив, украшал, – шрам, протянувшийся через левую щеку до виска и остановившийся в сантиметре от глаза.
В детской кроватке, стоявшей возле семейного ложа, захныкала, зачмокала годовалая дочка, намереваясь проснуться. Ирина подхватила на руки спеленатый комочек из детской кроватки. Опустив бретельку ночной рубашки, женщина выпростала роскошную грудь с набухшими от прихода молока сосками. Сонная дочурка захватила губами источник живительного нектара и принялась за работу.