Крокодилова свадьба
Шрифт:
Он очертил руками в воздухе фигуру, которая, видимо, на каком-то неведомом языке и значила «великолепно».
– Простите, вы сказали «чтобы дымило»? – уточнила Аллигория Крокодила.
– Ой, я это вслух? – замялся Честер, покручивая усы. – Конечно! Хорошие спецэффекты ведь всегда дымят
Чернокниг собирался покинуть обеденный зал, но остановился в дверном проеме – привычки не изменяли себе.
– Поверьте, это будет великолепно! – повторил он.
Свадебный церемониймейстер скрылся, а потом появился вновь. Опять же, не изменяя привычкам.
– Кстати, вы подумали над
Глава 2. Шум на сцене, за сценой и под ней
Магия текла повсюду, проносясь сквозь каждый живой организм, каждое строение и, в принципе, как выразился бы классик, через все, что ни есть на земле. Ее невидимые потоки струйками-ручейками, шелковыми нитками тянулись в бесконечность, завихряясь и подпрыгивая словно бы на незримом и очень экстремальном аттракционе.
Иногда, их встряхивало – это либо кто-то нажимал на магический звонок, либо приходили в движения механизмы на фабрике, либо двигались големы, либо алхимики снова что-то чудили, либо волшебники зажигали магические огоньки.
Магия только и могла, что быть движущей силой, энергией, которая открывает многие – но не все подряд – возможности. Уж сколько раз каждый второй сетовал, что никакой тебе левитации, никаких огненных шаров, и ничего такого же невероятного. Магия казалось скучной – так же, как человеку кажется скучным есть красную икру вприкуску с омарами на завтрак, если он делает это каждое утро. Такое быстро приедается.
Но отдельные случаи баловства с магией – когда пара-тройка человек превратилась в порошок, зато кто-то успел создать бутылку вина из ничего и сделать из какого-то несчастного лягушку, – все-таки случались. Для этого существовала контрабандная магическая карамель, которая придавала волшебству все то, что в нем любят любители клише и эпичности: экшн, взрывы, злые чары и огненные шары, куда же без них.
Но это вовсе не то, что важно здесь и сейчас
С магией все как пить дать – хоть ее продолжали дергать и изучать, не давая покоя, тема эта в научно-магическом сообществе была до боли избитой. Каждый мог зажечь магический фонарик и знал, что такое волшебство и с чем его едят. Хотя, говоря откровенно, скорее знал, почему его вообще лучше не есть.
Умы зачастую будоражила совсем другая тема – а откуда взялась жизнь? Со всякими стабильностями и нестабильностями все понятно (на самом деле – ничего не понятно), но вот жизнь…
Впрочем, это все находилось по ту сторону занавеса – с той стороны реальности, которая в привычной жизни была незаметна. И люди, занятые бытовыми проблемами, которые любят больно кусаться, если забудешь о них хоть на момент, на эту часть бытия внимания не обращали.
Но пока с этой потаенной стороны невидимые потоки магии спокойно, без всякого намека на катастрофу (хватит с нас этого), текли через пространство, в привычной картине мира весенний денек цвел, благоухал и чихал аллергией, разнося пыльцу деревьев по Хрусталии.
Кто-то понасажал в городе тоненькие и худые деревца с витиеватыми стволами еще в незапамятные времена. И все бы ничего – грех жаловаться на эти островки природы меж домов, – но вот только каждую весну деревья цвели пухлыми розово-белыми цветками.
Безусловно, картинка – то, что надо, и художники верещали от счастья каждый период цветения. А еще отлично смотрится на открытках. И пахнет невероятно!
Только вот об аллергиках никто не подумал. И сколько они не умоляли заменить деревья на другие, все всегда сводилось к одному – как можно вырыть из земли историческое наследие и один из символов Хрусталии! Это же надо быть последним идиотом, чтобы предложить не вырубить, а пересадить проблемные растения на окраины города, а в центре сделать что-то менее пахучее.
Короче говоря, розовая пыльца, которую словно бы просыпал небесный кондитер, тонкой вуалью прикрывала город. После каждого достаточного сильного дуновения ветерка нежные крупицы неслись, подпрыгивали и обволакивали все, к чему прикасались. А потом оседали, дожидаясь нового порыва ветра.
Несущийся на всех порах Шляпс заглатывал розовую пыльцу огромными порциями. Впервые в жизни люминограф был невероятно рад тому, что аллергии у него никогда не было. Но маленькие крупицы все равно щекотали нос, и Диафрагм чихал со скоростью примерно два чиха на шаг.
А потому люминограф летел, как простудившийся паровоз, пугая окружающих и оставляя за собой след из громкого «апчхи».
Этому метафорическому составу пора было начать жать на тормоза – риск врезаться в главный городской театр рос с каждым шагом.
И, если мы уже начали говорить об этом строении, театр был слишком широк – в отличие от всех остальных домиков. Поговаривают, что когда-то давно – никто даже не помнит, насколько давно, – театр был несколькими жилыми зданиями. Потом между ними снесли перегородки, добавили ажурных украшений, блестящих статуй каких-то непонятных существ, которые даже умалишенному не являлись в кошмарах, ну и прочие декорации. И все это для того, чтобы дома стали похожи на храм искусства – видимо, Аполлон и иже с ними просто с ума сходит по всяким побрякушкам.
Но это, опять же, было давно. А то давно, которое произошло настолько давно, что никто не помнит, насколькодавно – это самое давнее давно
По подсчетам ученых, котором нечем было заниматься, обычно именно такой вид давно из всех обозримых оказывается какой-нибудь легендой, так что вопрос о происхождении здания оставался открытым. Кто-то даже предполагал, что здание построено на старом кладбище – но такую теорию применяют практически к любому месту, история появления которого неизвестна.
Точно было одно: все здесь стремилось к минимализму, это, видимо, считалось главным трендом моды, который особо чувствительные к изменениям тут же подхватывали.
Все лишние украшения со здания поубирали. Хотели убрать колонны – но народные возмущения были столь велики, что опоры пришлось оставить. К тому же, горе-дизайнеры вовремя сообразили, что колонны всегда несли не просто эстетическую функцию. Самой ажурной частью осталось крыльцо с навесом. Здесь даже не избавились от маленьких трубящих статуй каких-то ни то фей, ни то муз, ни то птиц, блестящих на солнышке.