Кролик вернулся
Шрифт:
— Он обешал, что больше не появится. А если появится, то лишь в сиянии славы.
С чувством облегчения Дженис указывает на полусгоревший дом.
— Это стоит немалых денег, — говорит она. — Страховая компания хочет остановиться на восьми тысячах. А какой-то человек говорил с папой и предлагает девятнадцать с половиной. Я думаю, один участок стоит тысяч семь или восемь — район становится таким престижным.
— Я считал, что Бруэр умирает.
— Только в центре.
— Давай продадим эту сволочь.
— Давай.
Они пожимают друг
— Давай отвезу тебя к твоим родителям.
— А нам непременно надо туда ехать?
— Можешь поехать ко мне навестить маму. Она будет рада тебя видеть. Она теперь уже почти не говорит.
— В другой раз, — говорит Дженис. — Не могли бы мы просто прокатиться?
— Прокатиться? Я не уверен, что все еще умею водить машину.
— Пегги говорила, что умеешь — с ее машиной справился.
— Ох, что за город — ничего не скроешь.
Они едут по Уайзер в сторону города, и Дженис спрашивает:
— Твоя мама в состоянии справиться днем одна?
— Конечно. Сколько раз справлялась.
— Мне начинает нравиться твоя мама: она так мило разговаривает со мной по телефону, когда мне удается разобрать, что она говорит.
— Она помягчела. Наверно, перед смертью люди мягчеют.
Они переезжают через мост и едут дальше по Уайзер уже в Бруэре, мимо обойного «бутика», газетного киоска, где продают жареные орешки, расширенного похоронного бюро, больших магазинов с фасадами, на которых над бледными призраками неоновых вывесок бывших владельцев жизнеутверждающе горят яркие вывески новых, мимо новых урн с крышками в виде летающих тарелок, мимо немых маркиз заброшенных кинотеатров. Они проезжают Сосновую улицу и бар «Феникс». Кролик вдруг объявляет:
— Мне бы следовало проехать по типографиям в поисках работы, а может быть, податься в другой город. Хотя бы в Балтимор.
Дженис говорит:
— Ты лучше выглядишь с тех пор, как перестал работать. Посвежел. Что, если тебе поработать на воздухе?
— За такую работу платят гроши. Теперь одни только недоумки работают на воздухе.
— А я буду продолжать работать у папы. По-моему, мне следует там остаться.
— Мне-то до этого какое дело? Ты ведь собираешься снять квартиру, я не ослышался?
Она не отвечает. Уайзер подбирается совсем близко к горе, к Маунт-Джаджу и их домам. Кролик поворачивает налево, на Летнюю улицу. Кирпичные трехэтажные дома с полукруглыми окошками над входом; вывески окулистов и хиропрактиков. Церковь из известняка с круглым витражом.
— Мы могли бы купить ферму, — говорит вдруг Кролик.
Дженис сразу протягивает связующую нить.
— Потому что Рут купила.
— Верно, я совсем забыл, — лукавит он, — она ведь жила на этой улице. — Он однажды решил добежать по ней до конца и так и не добежал.
Желая оторвать его от мыслей о Рут, Дженис спрашивает:
— Как тебе Пегги?
— Как? Она стала очень недурна в постели.
— Тем не менее ты к ней не вернулся.
— Откровенно говоря, не смог это вынести.
— А ты не считаешь, что именно это всем и движет? Всеми человеческими поступками.
— Должно же еще что-то быть.
Она молчит.
— Нет? Ничего больше нет?
Вместо ответа она произносит:
— Олли вернулся к ней, но она кажется не слишком счастливой.
В машине оно легче: мимо мелькают знаки «стоп» и бакалейные лавки на углах, кирпич и известняк сливаются в одну бегущую ленту. Кролик думает, что в конце Летней улицы будет ручей, а потом проселочная дорога и просторы пастбищ, а вместо этого улица переходит в шоссе, вдоль которого стоят забегаловки с гамбургерами и придорожные магазинчики, куда можно въехать на машине, а еще поле для мини-гольфа с большими гипсовыми динозаврами, и лавки с готовым питанием, и мотели, и заправочные станции, меняющие свои названия со «Скромной» на «Услужливую» и с «Атлантической» на «Арктическую». Кролик здесь уже бывал.
Дженис говорит:
— Не хочешь остановиться?
— Я уже пообедал. А ты?
— Остановись у мотеля, — говорит она.
— Чтоб мы с тобой?..
— Тебе вовсе не обязательно что-то делать — просто мы зря расходуем бензин.
— Ради Бога, дешевле заплатить за бензин, чем за мотель. Да и вообще, разве не полагается иметь багаж?
— Им это безразлично. Так или иначе, по-моему, я прихватила чемодан, там, на заднем сиденье, — просто на всякий случай.
Кролик поворачивается, и точно — там он лежит, исцарапанный, старый коричневый чемодан, на котором все еще висит бирка гостиницы, где они в свое время останавливались, когда ездили на Побережье, — «Лесные хижины». Тот же чемодан, который она, наверно, уложила, когда уходила к Ставросу.
— Скажи, пожалуйста! — говорит он. — Да ты теперь просто дока по части секса, а?
— Забудем об этом, Гарри. Отвези меня домой. Я и забыла, какой ты.
— Эти, в мотеле, — им не покажется подозрительным, если ты зарегистрируешься до ужина? Сейчас ведь только половина третьего.
— Подозрительным? Что же тут подозрительного, Гарри? Боже, какая ты все-таки цаца. Всем известно, что люди живут половой жизнью. Иначе никого бы из нас на свете не было. Когда же ты повзрослеешь, ну хоть немножко?
— Все равно, вот так, средь белого дня заявиться в мотель...
— Скажи, что я твоя жена. Скажи, что мы совсем вымотались. К тому же это чистая правда. Я прошлой ночью и двух часов не спала.
— Не лучше ли поехать к моим родителям? Нельсон через час будет дома.
— С этого бы и начинал. Да кто для тебя важнее — я или Нельсон?
— Нельсон.
— Нельсон или твоя мать?
— Моя мать.
— Ты больной.
— Вот вроде подходящее место. Нравится?
Мотель «Тихая гавань» — гласит надпись, а под ней дощечки, возвещающие: