Кроме нас – никто
Шрифт:
– Что же я не просчитал? – капитан чуть не обиделся.
– Весь гамбит затеян какой-то умной головой и претворяется в жизнь старательно, без отступления от плана. При этом существуют могущественные рычаги, которые вынудили вступить в игру Советскую армию. Это должны быть очень могущественные рычаги, потому что при тщательном обдумывании афганская власть сама должна была понять, что ввязываться в это дело не стоит. Она не поняла! Кто-то повлиял на решение так, что оно было принято в том виде, в котором его задумал автор гамбита, неизвестный нам гроссмейстер. Я отдаю должное его таланту провокатора. И, именно опираясь на понимание и признание его таланта, делаю вывод о следующем шаге.
– И?.. – спросил Семарглов.
– И следующим шагом будет воскрешение имама Мураки. Мертвый, то есть убитый имам Мураки оказался способен поднять небывалую волну гнева в народе. А воскресший имам Мураки станет такой величиной, таким авторитетом, что его никто не посмеет ослушаться. И он будет посылать в бой все новые и новые силы, он будет призывать к войне на уничтожение. Ни нас, ни свой народ не пощадит. Мы проиграем все, что можно проиграть…
Все молчали, осмысливая сказанное.
– Значит, – через минуту спросил старший лейтенант Вадимиров, – в караване Мураки не было? И нам просто кого-то вместо него хотели подсунуть?
– Думаю, что так. Если гамбит начинается, то он должен иметь эффектное завершение. Иначе он не принесет пользы. Принесенная жертва должна компенсироваться ситуацией. А чтобы создать максимально выгодную ситуацию, имама необходимо будет воскресить…
– Это все понятно, – обычно легкий на восприятие любых новостей, как плохих, так и хороших, Семарглов сейчас нахмурился. – А «око Мураки», взгляд в наши спины, землетрясение – что это?
– Частично – совпадения, частично нами же придуманные для себя неприятности. Так выражается коллективный комплекс вины. И вылечиться от этого комплекса мы сможем только тогда, когда докажем, что вину чувствовать не из-за чего.
– Но что мы можем предпринять? – спросил капитан Топорков.
– Сами – ничего… Вопрос должен решаться выше, и большими силами… Потому, – майор глянул на часы, – мы и пойдем сейчас к полковнику докладывать исход операции и высказывать соображения по поводу существа дела. И будем что-то решать…
Полковник Раух уже после возвращения группы Солоухина наконец-то выбрал время и побрил голову. Она снова у него засияла радостно. Что, естественно, не могло не добавить настроения его подчиненным.
– Вы меня просто в чувство приводите, – выслушав соображения майора, сказал полковник. – И в то же время вводите в транс. То есть я начинаю понимать происходящее и перестаю понимать то, что надо сделать, чтобы ситуацию изменить. Гамбит, как вы говорите, почти разыгран. Условная жертва нами принята. Но что следует сделать, чтобы показать всем, что жертва была только условная?
– Только одно, – сказал Солоухин. – Отыскать настоящего Мураки живым и невредимым и представить его всей нации. Афганской нации…
– Но для этого, – усмехнулся полковник, – надо сделать пустяк – привлечь к сотрудничеству директора ЦРУ или хотя бы руководителя МИ-6 [22] … Думаю, они в курсе событий…
– Я тоже так думаю, они в курсе, – согласился Солоухин. – И потому мы можем действовать в этом случае только через Москву. Пусть включают в работу ПГУ [23] и агентурное управление ГРУ. Пусть санкционируют нам активный поиск…
22
МИ-6 – спецслужба Великобритании, специализировавшаяся на работе против Советского Союза. Проявляла повышенную активность в Афганистане.
23
ПГУ – Первое главное управление КГБ СССР, ныне выделено в самостоятельную организацию – Службу внешней разведки (СВР).
– Может быть, – предположил Семарглов, – в ХАДе хотя бы знают, где он скрывался раньше?
– Может быть, и знают, – с этим майор согласился, но не согласился с другим. – Но сотрудничать с ХАДом – это значит поставить под удар группу, которая будет вести поиск. В ХАДе слишком много людей, которые работают на две, а то и на три стороны. Я ХАДу не доверяю…
– Это правильно, – полковник склонил голову в знак согласия, и она у него радостно засияла в лучах заходящего солнца, попадающего в окно. – Официально работать с ХАДом нельзя. Но наверняка у КГБ есть там свои люди. Необходимо включать всю агентуру, какую возможно. Дело слишком серьезное, чтобы пустить его на самотек.
– Я согласен, – сказал майор. – Разрешите, товарищ полковник, воспользоваться шифровальным узлом соединения, чтобы связаться с Москвой.
– Нужно знать адрес…
– Я знаю адрес. Я уже отправлял как-то шифротелеграмму…
– Отправляй и новую, только сначала мне покажи. Потом вместе напишем рапорт, и я его отправлю своему командованию. Пусть тоже шевелятся… И еще… Набросай план мероприятий, какие ты сам видишь… Что мы самостоятельно можем сделать в ближайшее время…
И полковник передвинул по столу ближе к себе сегодняшний рапорт майора Солоухина, который прочитать еще не успел. И этим показал, что общий разговор окончен…
И шифротелеграмма в диверсионное управление ГРУ была отправлена, и рапорт полковника ушел по инстанции тоже шифротелеграммой. Осталось ждать реакции командования, и принимать свои мелкие меры в основном разведывательного характера, план которых Солоухин набросал от руки и представил полковнику. Основой плана был сбор разведданных через пленных душманов. Других мер майор, розыскник неопытный, поскольку никогда следователем не был, не предусмотрел. По крайней мере, не предусмотрел на бумаге. Но эти меры, свойственные не следователю, а военному разведчику, в голове вертелись и не давали покоя, хотя сам майор понимал, к чему они могут привести при малейшей оплошности.
Солоухин сидел у себя в палатке безвылазно несколько часов. Полог палатки был по случаю жаркого вечера поднят, и все проходящие мимо видели, как майор уставился взглядом в одну точку и не желал замечать вокруг ничего. Выглядел мрачным и даже подавленным, каким его редко видели, если видели вообще.
Уже в темноте майор вышел прогуляться по палаточному городку. Шел вроде бы и без цели, но каким-то образом оказался недалеко от палаток медсанбата. Осмотрелся, увидел свет в щели под ближайшим пологом и вошел в палатку к хирургу майору Гагарину, которого спецназовцы обычно звали попросту Доктор Смерть.