Кромешник
Шрифт:
Очнулся он в электричке же, его трясла за плечо женщина-контролёр и требовала показать билет. Поскольку билета у него не было, тётка вывела его в тамбур, обыскала, реквизировала мелочь, а Гека выпихнула на ближайшей остановке. Гек постучал зубами четверть часа и сел в следующую, на которой благополучно добрался до конечной станции Родная. Бедный Гек никогда не покидал пределов своего района, он не имел представления о той местности, где очутился, что делать и как быть дальше. Спрашивать окружающих он побоялся: вдруг сдадут в полицию и вернут отцу. Поэтому он до вечера слонялся вдоль станции, стуча зубами от холода: май – почти зима, а пальто не греет, «на рыбьем меху» – это значит совсем без меха, потому что у рыб чешуя, Гек в школе проходил. На станционном рынке тётка, торгующая сметаной, сумела подманить недоверчивого Гека поближе и угостила его здоровенным бутербродом с вареной колбасой. Гек не ломался и умял бутерброд в минуту. Он вежливо поблагодарил добрую торговку, и она, растроганная чем-то, сунула ему
А Гек и сам уже решил ехать, возвращаться в город, а там видно будет. Пока в школе заночует – Гек знал там укромные места, домой же не пойдёт ни под каким видом. Вновь подошла электричка, и Гек запрыгнул туда в последний момент, чтобы выгнать не успели. Отнять у него уже нечего, кроме яблока, торопиться ему некуда. В вагоне Геку показалось жарко, он расстегнул пальто и принялся за яблоко. Ему и раньше доводилось их есть, но в школе давали маленькие, зеленые и дряблые, а это огромное и очень, очень сладкое! Напротив Гека сидел низенький человек с раскосыми глазами и читал журнал с цветными картинками. Гек сносно читал печатные слова, но тут ничего не мог разобрать: какие-то значки, похожие на пауков, бегущие сверху вниз. А на картинках в разных позах, парами и по одному, изображались толстенные, почти голые дядьки, с волосами как конские хвосты. Человечек потом вышел, и Геку стало скучно. Он выставил указательный палец и стал рисовать на стекле. Рука водила-выводила чего-то, а когда Гек опомнился, на морозном стекле красовалось неведомое чудо-юдо: влево бегущая птица, если судить по когтистым и голенастым лапам, с собачьей вислоухой мордой и сигаретой в лошадиных зубах. Голова была непропорционально большая. Гек рассмеялся, а потом опять заснул, и опять его трясли за плечо: вылезай, приехали. Гек не знал ни географии, ни расписания поездов, откуда ему было знать, что из бабилонской пригородной электрички он пересел на станции Родная в иневийскую пригородную и таким образом попал в Иневию – второй по значимости город страны. На вокзале он сообразил уже, что попал в абсолютно незнакомое пространство, но что делать дальше – не представлял. Гека бил озноб, в голове шумело, абсолютно расхотелось есть, хотя за сутки, кроме бутерброда и яблока, он ничего не ел, зато мучительно хотелось пить. Гек сознавал, что лучше бы ему до утра проторчать на теплом вокзале, перед телевизором в зале ожидания, но духота и ощущение, что ему вот-вот станет дурно, выгнали Гека на холодную улицу. Он пожевал катыш грязного снега – вроде бы стало немного полегче – и побрёл вперёд и вперёд, один, по ночной Иневии. Долго ли, коротко он шёл, вспомнить впоследствии ему так и не удалось. Шикарный центр сменился многоэтажными стандартными новостройками, сознание то включалось, то выключалось; что-то холодное и резкое ткнулось ему в лицо – это он упал в сугроб, поднялся и вновь упал.
«Умираю», – догадался он, но было совсем не страшно. «Как же так, – продолжал думать он с усилием, – я должен бояться умереть». Но страх смерти не приходил, а без него мозг не мог собрать силы, чтобы выжить. «Надо кричать, – соображал Гек и тут же отвечал сам себе: – А зачем?»
Видимо, он все же закричал, потому что пожилая пара, возвращавшаяся заполночь из гостей, поспешила перейти улицу, заслышав тоскливый и слабый вой, идущий от заснеженной кучи во дворе. Через квартал им встретился околоточный, обходящий свой участок, и они рассказали ему о странных звуках и показали место, откуда они доносились. Однако служитель правопорядка ни там, ни поблизости никого и ничего не нашёл. Следы на земле то ли были, то ли ветер фокусничал, но Гека там уже не было.
Случались впоследствии дни, когда Геку хотелось расшибить себе голову с досады: он никак не мог понять, что было явью, что бредом, а что наслоилось из более поздних впечатлений. Он закрывал глаза и силился увидеть все то, что осело в мозгу в виде воспоминаний.
…Было очень хорошо – исчезла тошнота, голова не кружилась, руки и ноги слушались и звучала флейта. Восьмилетний Гек и слова такого не слышал, но позднее он определил совершенно однозначно – это была флейта. Гек с любопытством открыл глаза и увидел белый потолок. Раздетый догола, он лежал под одеялом, лёгким, чистым и очень мягким, лежал на кровати, тоже мягкой, но упругой. Голова – на голове что-то было надето или прилеплено, обе руки раскинуты в стороны и к каждой тянулись жгуты из разноцветных трубок. Он скосил глаза: возле кровати стоял человек непонятного возраста… от сорока, не меньше. Музыка лилась из настенного радиоприёмника.
– Надо лежать спокойно, лекарство действует, отдыхай, – монотонно, а может, устало говорил тот человек, а потом к нему подошёл… оказался рядом другой человек, они говорили на тарабарском наречии…
– Феноменологический порядок прежний – моторный компонент и латентный период ниже на тридцать-сорок процентов абсолютного минимума из всех реестровых, плато-динамика коллагеновой структурной основы заторможена не менее чем вдвое при обычном темпе обмена веществ, энцефалозондирование затруднено – воспаление мозговых оболочек близко к критическому, надо ждать.
– Исключено, вероятность летального исхода велика, кора и левое утратят… следует немедленно…
– Экземпляр уникален, но в предпубертатном… перспективен лонгированный контроль… возможна погрешность в предварительном определении плато-динамики…
– Готовьте инструменты, период между интерференциями более четырех суточных циклов, другого варианта может и не представиться. Резекция – полная…
Что такое резекция, Гек знал: у Бончи Лысого, негритёнка из их класса, папахен работал в морге, Бонча даже притащил как-то на урок большой палец от чьей-то руки, они им девчонок пугали. Резекция – значит резать. Но блаженное состояние никак не проходило, а музыка заполняла душу и радовала сердце… «Шутка», – сказал вдруг кто-то, и Геку показалось, что голос прозвучал по радио…
Потом вдруг они исчезли… Гек голый, отдирает присоски с головы и рук, голова вновь кружится… Он прыгает… (из окна?) в сугроб… он без пальто… «Зарезать хотят, – звенело в голове, – подальше отсюда…» Пьяное тёплое тело в парадной… Hет, это раньше было… Или не было этого?
Позже ему рассказывали санитар, шофёр и сестра – и все вразнобой, но было и общее в их рассказе. Они везли госпитализировать женщину с пневмонией, а по кольцевой бежал что было сил пацанёнок – босиком и в каком-то обоссанном тряпьё не по росту, на гудки и на крики не реагировал, споткнулся и не встал. Они подобрали окоченевшего Гека и привезли в частный госпиталь. Диагноз: двустороннее воспаление лёгких, менингит, переохлаждение и полное отсутствие документов. Он лежал без сознания неделю ровно. Полиция перелопатила свои картотеки на пропавших детей, но не особенно этим утруждалась: в Иневии только по официальным оценкам насчитывалось до пяти тысяч беспризорников. Катастрофа в Магиддо, унёсшая сотню тысяч человеческих жизней, в предыдущем году потрясла мировую общественность, но не надолго: караваны с гуманитарной помощью постепенно иссякли, а некогда многолюдный, наполненный жизнью город так и остался погребённым под слоем лавы и пепла. Муниципальные клиники наотрез отказались брать очередного найдёныша, родители и родственники не объявлялись…
Это был светский частный госпиталь, принадлежащий доктору Маннони, натурализованному итальянцу. Персонал и клиентура тоже составлялись почти исключительно по земляческому принципу. Когда Гек, вместо того чтобы благополучно умереть, превозмог болезнь и сохранил при этом рассудок, встал вопрос: что с ним делать дальше. Гек напрочь «забыл», кто его родители и где он жил, сказал лишь, что зимует на улице второй раз, родителей нет, почему – не знает. Ему поверили (а куда деваться), до поправки, с разрешения доктора Маннони, оставили жить в госпитале. Время шло к весне, Гек пообвыкся, стал помогать санитарке, морщинистой усатой сицилийке, жить перебрался в каморку, где хранилось старое медимущество, которое жалко было выбрасывать, но несолидно использовать.
И Гек прижился. Поначалу считалось, что он отрабатывает лечение и лекарства, потом просто привыкли к молчаливому исполнительному мальчишке, который никогда и никому не доставлял хлопот, а в хозяйственной жизни больницы был заметным подспорьем. Для того чтобы он не мозолил глаза посторонним, среди которых и проверяющие могли быть, его использовали на подсобных работах в недрах госпиталя: он мыл утки и пробирки, выносил мусор, вытирал пыль, натирал полы (но не в палатах). Старуха Мария, усатая санитарка, называла его своим внучком, что не мешало ей со шваброй за ним гоняться, когда он, по её мнению, плохо выполнял порученное. Но, загнав в угол или поймав каким иным способом, она никогда его не била, только трясла перед носом своим чёрным морщинистым пальцем. Поэтому Гек ничуть её не боялся, а иногда и выпрашивал у неё оранжевую витаминку, сначала сладкую, а внутри кисленькую. Так и получилось, что Гек прожил при госпитале почти два года. Денег ему не платили, потому что никто не считал его работу эксплуатацией детского труда, живёт себе и живёт – не бездельничать же ему? Все лучше, чем в приюте. А что в школе не учится – чему там научат, в нынешней-то школе, – пить да воровать. Однако заказали ему строго: никому и нигде не говорить, где он живёт и что делает. Гек и не говорил никому. Он даже своим благодетелям представился как Ронни, а уж про Бабилон и вовсе ни гугу. Он научился прекрасно говорить по-итальянски, даже читать и писать немного. На этом его образование застопорилось, о чем Гек нимало не сожалел. Его жизнь в стенах госпиталя трудно было назвать интересной, но зато здесь кормили и били очень редко, точнее – только один раз, когда он расколотил ртутную лампу в умывальной комнате, а паника поднялась, будто он ядерную бомбу взорвал.
Иневию Гек освоил неплохо, куда лучше, чем Бабилон, где он знал все насквозь, но исключительно в пределах своего района, точнее двух районов – там, где он жил, и там, где учился. А тут пришлось побегать и поездить; но нигде Гек не узнал места, где с ним произошло нечто непонятное, все новостройки похожи – как их отличить?
Ребята из соседних с госпиталем домов прозвали его «Скорая помощь», дразнили и задирали. Но не было в этом ничего, кроме обычной детской бездумной жестокости, так что Гек легко свыкся с этим положением вещей; а совсем без драк – не бывает такой жизни, в этом он был твёрдо убеждён.