Кроссовер масок
Шрифт:
— Верно. Слишком откровенной быть тоже не стоит. И нужно знать тех, с кем можно без опаски делиться переживаниями. Но скрывать все ПОСТОЯННО? — Гуча задохнулся, будто сама мысль об этом приводила его в ужас. — Держать боль и переживания в себе долгие годы? Да кто с этим вообще может справиться?
— Хорошая девочка, — холодно сообщила Аркаша.
— Да ну?! Скажи мне, хорошая девочка, когда в последний раз ты плакала?
— Плакала? — Аркаша рефлекторно поморщилась. — Хныкалки под запретом. Так тетя Оля говорила. И я согласна с ней. Бессмысленно тратить время на…
— Когда? — повысил голос Гуча. — Когда ты плакала в последний раз?
Аркаша раздраженно поджала губы, но все-таки задумалась.
— Наверное, когда мне три было. Я вообще при тете Оле никогда не плакала.
— А когда ее не было рядом?
— Хныкалки под запретом, — механическим голосом повторила Аркаша.
Гуча безотрывно смотрел на нее некоторое время, а затем издал тихий вопль.
— Бог мой! — ахнул он. — Последний раз в три года?! Нельзя! Нельзя копить все внутри! Ты же живой человек с чувствами и эмоциями! Как ты вообще жила все это время?
Взгляд Аркаши потускнел.
— А что бы изменилось? — тихо спросила она. — Если бы я рыдала по каждому поводу, кричала от обиды или изнывала бы от ярости? Тетя Оля полюбила бы меня тогда? Она бы говорила, что гордится мной, когда приходила с родительских собраний, где меня постоянно хвалили? Или обнимала бы меня, радуясь моим победам? Или ходила бы гулять со мной в зоопарк и в кино? Она бы. — Аркаша сглотнула, — …похвалила бы меня за рисунок жирафа?.. Бессмысленно. Я уже привыкла скрывать свои чувства.
— Снова таишься? Прячешь все внутри? Но тебе ведь очень хочется заплакать сейчас, да?
Аркаша тряхнула челкой и быстро-быстро заморгала.
— Если бы я начала грустить и плакать… ничего бы не изменилось.
— Выдержка тоже ни к чем хорошему не может привести.
— Что ты от меня хочешь? — Голос Аркаши был слишком спокойным. — Чтобы я сказала это вслух? То, что чувствую? Что обида сжирает меня изнутри? Что я чувствую себя бутоном, который отделили от стебля? Я так сильно старалась выразить свою любовь. Я так сильно хотела защитить тетю Олю от порицания общества. Я так часто сдерживала слезы, потому что ее раздражали плачущие люди. Столько усилий, а она столь легко отказалась от меня. Чирк-чирк. Черненьким. Чирк-чирк. И меня для нее будто и не существовало. Как же так? Я же была такой идеальной.
— Плачь! — Гуча боднул Аркашу головой. — Поплачь хотя бы сейчас! Выплесни все то, что накопилось за эти годы.
— Но это бессмысленно. Слезы бессмысленны. Тем более бессмысленно плакать о том, что уже позади.
— Хватит держать в голове слова Ольги Захаровой! Прекрати подчиняться ее запретам! Будь честной сама с собой! И скажи прямо сейчас, чего ты хочешь!
Аркаша отпрянула и стукнулась спиной о скамью. Ее губы и руки затряслись.
— Говори! — настаивал Гуча. — Плачь! Говори! Плачь! Давай же!
— Я...
— Ольга Захарова для тебя все еще здесь, с тобой. Ты держишь ее при себе, хотя и твердишь обратное. Говори!
— Я... нет...
— Говори!!!
Аркаша встрепенулась и столкнула Гучу со своих колен. Быстро поднявшись на ноги, она дико заозиралась, а затем, будто только что заметив скамейку, со всего размаха пнула ее.
— Я не знаю, что мне делать! — взвизгнула Аркаша, вцепляясь в собственные волосы и снова падая на колени. — Что мне делать без тети Оли? Почему она не пришла за мной?! Мне было так страшно! — Первая слезинка прокатилась по бледной щеке. — Страшно! Как мне жить без нее?! Как?! Где я?! Чего хочу?! Раньше я знала, чего хочу, потому что хотела только одного! Что делать?.. Страшно... мне очень страшно... я боюсь, тетя Оля, боюсь... что же мне делать.
Слезы хлынули с силой водного потока, путь которому много столетий перекрывала ненавистная дамба. Аркаша плакала навзрыд, задыхаясь, хрипло вопя и впиваясь ногтями в траву. Глаза утратили способность видеть, разум опустел, щеки горели, горло исторгало воистину звериные крики.
— Не знаю... не знаю... — всхлипывала она. — Не знаю... что делать.
Что-то пушистое коснулось ее уха. Вздрогнув, Аркаша с силой прижала к себе Гучу и зарылась лицом в густоту его шерсти. Слезы текли, не переставая.
— Плачь, — ласково прошептал Гуча, уткнувшись носом в ее шею. — Это хорошо. Это нормально. Плачь столько, сколько хочешь. Теперь никто не запретит тебе делать это.
Наверное, это продолжалось не одно столетие — так показалось обессилившей от слез Аркаше. Весь свой запас, все, что таилось внутри, наконец-то прорвалось наружу. И она стала легкой. Разум обратился пустой чашей, а сама она стала воздушным шариком. Парящей и невесомой.
— Эй, Аркаш, мы, конечно, еще с тобой плохо друг друга знаем, но я буду очень стараться. — Гуча аккуратно завозился в ее объятиях. — И поддержу тебя во всем. Во всех твоих начинаниях. Так что, давай, просто начни.
Аркаша шмыгнула носом.
— Спа... спасибо.
— И разрешаю вытереть об меня сопли, — торжественно провозгласил Гуча, и Аркаша глухо кашлянула в его черно-белую шерстку. — Получше стало?
Девушка неуверенно кивнула.
— И мне. — Гуча облегченно вздохнул. — Прости, что не могу обнять тебя, но ты можешь меня тискать, когда пожелаешь.
Всхлипнув в последний раз, Аркаша закивала, задевая лбом шерстку на голове зверька.
— Вот и ладушки. Хочешь еще воздухом подышать? Одна побыть?
Снова кивок.
Гуча, махнув хвостом, потрусил по дорожке.
— Не дрейфь, доча, со всем справимся. Мы же вместе!
Аркаша проследила за тем, как черно-белый хвост Гучи скрылся за поворотом, а затем медленно поднялась. Огляделась и направилась в сторону белокаменного коридора. С остервенением вытирая рукавом остатки слез, Аркаша шагнула под крышу строения.
Заметив слева какое-то движение, девушка отпрянула, уворачиваясь от предполагаемой атаки.
— Какая-то ты дерганная, Шмакодявка.