Кроссворд для нелегала
Шрифт:
– Я пойду с тобой, – Наташа тронулась вслед. – Я знаю этот поселок, вчера днем я там была. Это там я экипировалась. – Натаха не без кокетства оглядела свои обтягивающие джинсы, еще совсем недавно такие голубые, а сейчас покрытые придорожной грязью, и забросила на плечо свою роскошную сумку. А что? Сумка как сумка. Бахрома и висящие лоскуты смотрятся как последний писк парижской моды. Правда, на пропитанной пылью блузке больше нет ни одной пуговицы, а куда девалась ее шикарная жилетка, одному богу известно. Но ничего, ночной дежурный на бензоколонке не удивится – туристкам иногда случается провести довольно бурную ночь на природе…
Они
Наташа подошла, подняла крышку, пробежала по клавишам.
– Надо же – почти не расстроено! – Ее вдруг неудержимо потянуло к инструменту, она бросила на траву сумку и заиграла… Заиграла какую-то неизвестную Телегину мелодию – что-то из французских фильмов шестидесятых или семидесятых годов. Телегин принес с веранды легкий плетеный стул, подставил Наташе, сам опустился прямо на траву. Задерживаться нельзя, но у него не хватило духу оттащить Наташку от инструмента, он чувствовал, что ей это необходимо – хоть на несколько минут погрузиться в эту простую, чарующую мелодию, волшебно созвучную странной обстановке заброшенного дома, встреченного чужестранцами посреди трудной, опасной дороги. Пусть душа немного оттает, очистится от мерзости последних дней.
Он не заметил, сколько прошло времени, не слышал шагов, его заставил вздрогнуть внезапно прозвучавший властный голос:
– Хей, подъем!
Вокруг стояли люди с оружием. Откуда они взялись? Телегин вскочил, всмотрелся в лица. Да, конечно, это люди Эмира. Наверняка те, кого Кемаль вызвал по рации час назад. Точно, бородач, который их окликнул, – это тот самый конвоир, которого они с Кроуфордом отключили утром в «кабинете» фельдшера.
– Вот это встреча, да?! – продолжил бывший конвоир. Его автомат почти упирался Телегину в живот.
– Бывает, – произнес в ответ Телегин, оглядываясь вокруг.
Наташа уже не играла. Двое боевиков рылись в ее сумке.
– Ну что там? – спросил «конвоир».
– Ничего, так, мелочь бабская, – послышалось в ответ.
Тюбики губной помады, сухие духи, дезодорант, пакеты с дамскими тряпками, полотенце, несессер с косметикой, всякими ножничками, щеточками и пилочками…
– Вот, значит, где вы оказались. А где Эмир? – автоматный
Вячеслав готов был объяснить дорогу, но его недавний конвоир сам ответил на свой вопрос.
– Вы заманили его в засаду! Я говорил ему, что тебе нельзя доверять! – и он неожиданно резко ткнул Телегина стволом автомата в солнечное сплетение. – Эмир доверился тебе, и где он теперь?! – боевик замахнулся автоматом над головой согнувшегося Телегина.
– Не делайте этого, – послышался негромкий голос. Это заговорила Наташа.
– Что?! – повернул к ней голову «конвоир». – Может быть, ты расскажешь, что вы с ним сделали?
– Я знаю, что Эмир не простит, если ты тронешь нас, – ответила Наташа.
– Эмир мертв, – сказал один из боевиков, окруживших Телегина. Уже немолодой, лет пятидесяти. – Я только что дозвонился на его телефон. Со мной говорил Назим. Эмир убит, а сам Назим тяжело ранен… За ним поехали.
Наташа вспомнила, что Назимом звали того пацана, которому она бинтовала голову.
– Вот видишь, – произнес «конвоир». – Вы заманили Эмира в капкан! А сами сбежали! – кричал он Наташе. – Но на этот раз вам не уйти!
Она ждала окрика, удара, даже выстрела. Но он заговорил спокойно и как-то надорванно:
– Я слышал, как ты играешь, – он кивнул на открытую крышку фортепиано. – Играй еще. В честь Эмира. Он был нам как отец. Он даже вам был… как старший брат… Играй!
Наташа потрясенно смотрела на боевика. А ведь и вправду, он был им как старший брат. Он назвал ее сестрой тогда, давно, и повторил это, когда прощался. И погиб из-за них. Из-за этих дурацких патрончиков с дурацкой озерной водой и прибрежной грязью, из-за этой проклятой новой бомбы. Как все дико, как все переплелось и перепуталось…
Боевик не отрывал глаз от ее застывшего лица. Почему оно так изменилось? Что это – страх, раскаяние? Нет, не похоже… Не понимая, почему она медлит, бородач повернулся к Телегину и неожиданно дал очередь над его головой. Телегин лишь тяжело вздохнул. Наташа вздрогнула… А боевик произнес, тем же надтреснутым, негромким голосом, опустив автомат на уровень груди Телегина:
– Он будет жить, пока ты будешь играть. Будешь играть минуту – проживет минуту. Час будешь играть – час будет жить, клянусь! День играть будешь – он будет жить целый день!
И она повернулась к роялю.
И опустила пальцы на клавиши…
И воздух снова наполнился неизвестной мелодией – та же вечная, щемящая тема парижских переулков, людских страстей, неугомонной молодости и печальной старости, простой жизни и простой смерти…
Она никогда так не играла… Она не чувствовала своих пальцев, душа сама управляла ими. И музыка лилась и лилась, как льется вино из кувшина.
Телегин стоял, прислонившись к стволу дерева. Наваждение ее музыки теперь действовало на него совсем по-иному, точно он вдыхал бодрящий, живительный кислород. Надо что-то придумать, она ведь дает ему время! У них нет дня – это красивые слова. У них нет даже часа. Она будет играть хоть год, но странная тяга к музыке у этих бородачей иссякнет так же внезапно, как пробудилась. Им скоро просто надоест слушать, как она играет. Наташке и ему смерть заглядывала сегодня в глаза каждый час. И продолжает глядеть все пристальней, досадуя на дурацкую отсрочку из-за этой музыки. Нет, ничего он не придумает… Пусть музыка звучит, пусть наполняет каждую из оставшихся им минут…