Кровь ангелов
Шрифт:
Эру Венц не удержался, глотнул еще и только потом отставил бутылку.
О чем говорить дальше, он не знал – юноша, что сидел напротив, на другом конце подоконника, не был простым человеком, пусть даже он щурился сейчас на звезды, а до этого пил медовый ликер.
За время, прошедшее со дня боя на орбите, вера Энхо в божественность Божественной Плоти ослабла, но не исчезла совсем, а кроме того, он прекрасно понимал, что эта беседа опасна для него. Решит Ларс, что сказал лишнего, или кто-то из его союзников подумает, что офицер эру Венц услышал
Либо его самого оставят здесь, на Керимбе, или заменят всю команду, если Янус заартачится.
– Где-то там, далеко, Аллювия, – проговорил Ларс, указывая на темное небо. – Догадываюсь, что ее отсюда не видно, но знаю, что она есть… А когда-то, не так давно, у меня не было ничего, кроме нее – родной дом, мать, сестры, друзья, танцы раз в месяц… Понимаешь?
– Да, – сказал Энхо, но его, похоже, вновь не слушали.
– А теперь у меня всего этого нет, – продолжал Ларс, обращаясь в пространство, и взгляд у него был отсутствующий. – Я лишился друзей и родичей, всего, что было мне дорого, а взамен получил эфемерную цель, Мерцающий трон, и врага в лице Божественной Плоти. Как ты думаешь, это достойный обмен?
Эру Венц промолчал, но его собеседник и на это не обратил внимания.
– Те, кто меня поддерживает, всего лишь союзники, и у них свои цели, им нужен даже не я, а та кровь ангелов, что течет во мне… О, с какой радостью я выпустил бы ее из себя и заменил на обычную!
Энхо слушал и ощущал неловкость – будто статуя Божественной Плоти, установленная в столичном храме Победоносного, заговорила, но изрекла не пророчество или повеление, а пожаловалась на то, что ей надоели мыши, гадящие на постамент, и что пора реставрировать левую ногу…
Нет, Ларс не жаловался, он словно рассуждал сам с собой.
Однако это выглядело слишком живо, чересчур по-человечески для того, кто человеком не являлся.
– Но это невозможно, – сказал Ларс, и взгляд его стал обычным. – Вот такие дела… И что, не вмазать ли нам еще? Хотя нет, лучше вернуться – нам пора на сцену, играть написанные для нас роли. Мне изображать претендента на власть в Империуме, тебе – его преданного офицера, верного сторонника, рыцаря без страха и упрека.
– Но я ничего не изображаю! – возразил Энхо.
– Конечно, – Ларс одним пружинистым движением соскочил с подоконника. – Лучше всего играет тот, кто делает это искренне, от всего сердца.
Вальгорн двигался ритмично и мощно, и дыхание его с шумом вырывалось сквозь сжатые зубы. Женщина под ним постанывала, и не только от страсти – на грудях ее, предплечьях и боках виднелись синяки, возникшие, когда он только «разогревался»…
Окровавленный кнут, оставивший следы на ее белоснежной коже, лежал на полу.
– Радуйся, сука! Радуйся! – прохрипел он и ударил ее по лицу. – Переворачивайся!
– Да, мой государь, – ответила она знакомым до дрожи голосом.
Сладостным в том случае, если в нем звучат страх и раболепие, как сейчас.
И очень неприятным, как раньше, когда Вальгорн трясся от страха, слыша его.
Он приподнялся, и она торопливо сменила позу, оказалась на локтях и коленях. Взгляду хозяина Империума предстала спина, покрытая багровыми вздувшимися рубцами.
Зрелище было возбуждающим, и Вальгорн вонзился в нее так, что она вскрикнула. Вновь монотонно заскрипело ложе, специально изготовленное таким, чтобы он слышал, как все происходит, распалялся сильнее и сильнее и вправду чувствовал себя Божественной Плотью.
Нащупать ее грудь, сжать посильнее, вцепиться в светлые растрепанные волосы…
Пусть эта сучка почувствует боль!
А теперь отпустить, и двумя руками обхватить ее шею, такую тонкую и изящную. Сдавить, ловя пальцами биение жизни, услышать ее хрип, ощутить слабые попытки вырваться.
Нет, сейчас она от него не уйдет!
Еще сильнее, еще, чтобы хрустнули позвонки, смялась гортань, а теперь быстро перевернуть ее и выпустить семя – прямо в приоткрытый рот, между розовых искусанных губ… Сейчас можно вскрикнуть, освобождая запертый внутри экстаз, разрывающий тебя на части, туманящий рассудок.
Придя в себя, Вальгорн понял, что перестарался, – женщина, находившаяся на одном ложе с ним, не дышала.
– Хм, неудача, – сказал он, хмурясь.
Она лежала, глядя куда-то мимо него, маленькая и белокожая, с огромными голубыми глазами и вздернутым носиком, неотличимая от Эльтирии, фемины предыдущей Божественной Плоти.
Гомункул-безликий, заказанная на Фонсе безумно дорогая игрушка, на изготовление которой тамошние искусники потратили более полугода. А он ее сломал, едва она прибыла во внутренний двор, не удержался, не рассчитал сил… но зато получил неимоверное удовольствие.
Ничего, у него будет еще одна Эльтирия, даже две… и настоящая тоже.
А еще он закажет точную копию выскочки с Аллювии и будет насиловать его каждый день – и в естественные отверстия, и в те, какие можно сделать самому, не лишив гомункула жизни.
Когда-то давно, еще до того, как стать Божественной Плотью, Вальгорн относился к недочеловекам с отвращением, таким сильным, что даже прикосновение их было неприятно. Но затем случилась та встреча с закутанными в плащи союзниками, и принцепс понял, что гомункул может быть источником удовольствия, какого не получишь ни от полуженщины, ни от полной.
Густого, яркого, сладостного, но в то же время смрадного – будто ты затеял соитие с животным.
Он завел сначала одну наложницу, потом двух, а чуть позже начал создавать свой внутренний двор, уже не ограничивая себя привезенными с Волюнтаса предрассудками, а руководствуясь лишь собственными фантазиями и желаниями.
Вальгорн слез с ложа и принялся одеваться, насвистывая себе под нос – рубаха и камзол, сегодня зелено-синий с серебряными вставками, обтягивающие штаны и низкие сапоги с разрезами, любимый меч на пояс.