Кровь и честь
Шрифт:
Чтец остановился и обвел безмолвствующее людское скопление взглядом.
— Но, памятуя о гуманизме, бытующем среди цивилизованных держав, его величество милостиво изволил заменить преступникам четвертование отсечением головы!
«Будто это что-то меняет, — думал поручик. — Все одно — смерть. Гуманист наш, понимаешь, цивилизатор… Смотришь, действительно гильотину введет из чистого гуманизма. А то и виселицу — по российскому образцу. А скорее всего — все сразу. Слишком, видно, его величество в детстве любил жукам лапки отрывать да кошек вешать…»
Подручные палача тем временем швырнули на колени одного из приговоренных — старика лет семидесяти, к счастью, Саше совсем не знакомого. Великан в красном плавно извлек из ножен свою «дамасскую смерть»…
— Ба, да вам дурно, Алексей! — Савранский подхватил под локоть отвернувшегося от помоста Кужеватова: и не мудрено было отвернуться — брызги крови, хлынувшей на взревевшую от восторга толпу из перерубленной шеи казненного, не долетели до друзей какие-то метры. — С такой нежной психикой вам не в армии — в Смольном институте подвизаться! Правду я говорю, поручик?
Александр не ответил. Вид крови давно не вызывал у него дурноты, но он сейчас всей душой сочувствовал подпоручику и сам многое бы дал, чтобы оказаться подальше от переполненной площади. В особенности из-за взгляда опального гвардейца, казалось, нашедшего сейчас его, Сашу, в многотысячной толпе.
А на колени ставили вторую жертву — здешнему правосудию были чужды европейские проволочки…
— Саша! — отчаянно выкрикнул Кужеватов за Сашиной спиной.
— Да, да, — словно в гипнозе, поручик не мог отвести глаз от конвульсивно бьющегося на помосте обезглавленного тела. — Мы сейчас уйдем, Алексей…
— Саша!..
Бежецкий обернулся и увидел, что уже не Савранский держит бледного, как полотно, друга, а тот сам старается удержать на весу безвольного поручика.
«Сомлел наш герой!»
Но рука, которой он хотел обхватить офицера, внезапно коснулась чего-то влажного и горячего…
— А-ах!..
Толпа качнулась в стороны, образовав вокруг двух офицеров, старающихся удержать на ногах третьего, свободное пространство. Ей уже дела не было до расстающегося с жизнью на помосте преступника, когда рядом такое.
— Кто? — с перекошенным бледным лицом, Алексей судорожно шарил рукой по кобуре, пытаясь нащупать застежку. — Кто посмел?
— Не стреляйте! — Саша бережно опустил еще теплое и податливое, но, увы, бездыханное тело (кровь обильно струилась из раны под левой лопаткой) на землю и тоже обнажил оружие. — Разве что в воздух! Иначе разорвут!
Толпа, угрожающе гудя, напирала со всех сторон. В разных местах, среди моря воздетых к небу кулаков, виднелись уже палки и камни.
«Будь что будет, — решил Бежецкий. — Если будет нужно — стану стрелять на поражение. Но это — в самый последний момент! Только бы нервы у Кужеватова не сдали!..»
Где-то рядом рванул воздух выстрел. Гулкий, винтовочный. Саша бросил взгляд туда и увидел гвардейцев, пробивающихся к русским офицерам с винтовками наперевес. Толпа, разочарованно ворча, как бродячий пес, у которого отняли кость, медленно раздавалась в стороны от сверкающих на солнце штыков. «Спасены, — перевел он дух. — Но еще бы чуть-чуть…»
— Успокойтесь, подпоручик, — тронул он за рукав Кужеватова, в глазах которого стояли злые слезы, а в руках крупно подрагивал наведенный на толпу пистолет. — Обошлось. Для нас с вами…
Но толпа опять взорвалась криками, и Александр успел увидеть, как только что безучастно стоящий на помосте Али Джафар, вооруженный саблей, отнятой у палача, скрывается среди вопящих людей. Один из гвардейцев попытался выцелить беглеца поверх голов, но сразу несколько рук задрало ствол винтовки вверх, и выстрел лишь снова спугнул успокоившихся было голубей на кровле дворца…
«А ведь могли и мне ножик в спину сунуть, — Думал Саша, стоя у темного окна, за которым где-то далеко-далеко слышалась перестрелка. — И очень даже легко… Повезло?..»
Не успев понюхать пороху, поручик Савранский сложил голову за Империю. И сколько еще будет таких вот Савранских?
«Это я во всем виноват… Стоило тогда разрядить автомат в принца, и все проблемы были бы решены. Друг он мне или не друг — сейчас он возглавляет настроенных против Ибрагим-Шаха людей. Хамидулло по сравнению с таким знаменем — жалкая тень. И это знамя новым инсургентам дал я. Своей нерешительностью. Королевство расколото пополам, и между двумя его половинами, как между молотом и наковальней — русская армия…»
Александр неумело выколупнул из помятой пачки сигарету и сунул в рот.
Он впервые закурил сегодня, когда они с Кужеватовым на попутной «бурбухайке» доставили в госпиталь тело поручика и увидели, что обычно пустынный госпитальный двор заполнен автомобилями и людьми. Только за один день в разных районах города было убито восемь солдат и офицеров, а ранено — втрое больше. И это — лишь в городе! Прямо на глазах Бежецкого и Кужеватова на спешно расчищенную площадку приземлился размалеванный камуфляжными узорами, диковинно выглядевший после «Майбахов» и «Алуеттов» десантный «Байкал» с трехцветной розеткой Российских Императорских ВВС на фюзеляже, из которого прямо на потрескавшийся асфальт принялись выгружать носилки и запакованные в черные транспортные мешки несуразно длинные свертки…
— Конвой расстреляли под Пули-Чархи… — сказал кто-то рядом.
И тогда поручик, не глядя, взял протянутую кем-то из окружающих сигарету…
Сейчас никотиновый яд, раздирая по пути легкие, вливался в кровь, и голова от него странным образом просветлялась, разрозненные мысли сливались и делались четче.
«Эта война не для меня. — Александр слепо глядел на родившуюся где-то за крышами строчку оранжевых трассеров, пытающуюся пришить небо к земле: не небо, конечно, а невидимые в темноте горы. — Прав был Герман, прав был Иннокентий Порфирьевич, прав полковник Грум-Гржимайло… Все они были правы…»