Кровь и ложь

Вильденштейн Оливия

Я услышала, как он тяжело вздохнул, и мои внутренности вспыхнули от негодования. Боковым зрением я заметила, что он шагнул в мою сторону. Я отошла. Наконец, он понял намёк и вышел из гостиной. Мне понадобилось несколько минут, чтобы выровнять дыхание.

Я выключила пылесос и покатила его назад. Проходя через двухуровневое помещение, я заметила на одном из диванов вещи, которых там раньше не было.

Мою сумку и туфли.

Убедившись, что в дверях никого не было, я подошла к дивану и проверила содержимое сумки. Я даже открыла кошелек.

У меня было немного налички, но вся она была на месте. Я достала телефон, ожидая, что он умрёт за ночь, но батарея была полностью заряжена. Вероятно, Лиам зарядил его, чтобы изучить его содержимое. Конечно же, мой телефон был защищён паролем, но в качестве пароля я использовала дату своего рождения — не нужно было быть великим учёным, чтобы взломать его.

На телефоне было два текстовых сообщения.

Одно от Эвереста: Тебя надо забрать?

Одно от Августа: Слышал, что ты все ещё участвуешь в соревновании. Что происходит? Позвони мне.

Я не стала отвечать ни на одно из них. Я засунула телефон обратно в сумку, вернула пылесос в кладовку и убралась на террасе. Когда я закончила, я заглянула на кухню, чтобы поесть. Во время обеда я спросила Эвелин, не может ли она прогуляться со мной: к моему старому дому.

И хотя она не сразу ответила, в итоге она согласилась. Был ещё день, когда мы вышли из гостиницы и направились по длинной извилистой дороге, которая заканчивалась тупиком.

— Как-то зимой я поскользнулась на льду и упала с холма. Мама чуть сознание не потеряла, когда меня увидела. Все мои щёки были изодраны.

— Это было так же ужасно, как тогда, когда ты вернулась ко мне в субботу?

Я виновато улыбнулась ей.

— Наверное, нет.

Она взяла меня под руку, её больная нога замедляла нас. Меня беспокоило то, как шуршали камни под её кроссовками — она даже не могла поднять больную ногу.

— Тебе очень тяжело идти?

— Нет. Это даже полезно для ноги.

Концы маминого шарфа, которым Эвелин подвязала хвост на голове, развевались на лёгком ветру.

— Я мало занимаюсь, и она становится деревянной.

Я пнула камешек, который беззвучно упал в пучок выгоревшей травы. Когда-то эта дорога была гладкой, но теперь она была покрыта выбоинами. Я надеялась, что тот, кто владел сейчас моим домом, содержал его в более аккуратном состоянии, чем дорогу, которая вела к нему.

Когда вдалеке показалась черепичная крыша, моё сердце ускорилось, как и мой шаг. Но потом я вспомнила про ногу Эвелин и замедлилась.

Дым не клубился из трубы. Но ведь сейчас было лето.

Когда мы подошли к дому, я рассказала Эвелин историю о том, как запрещала родителям зажигать огонь на Рождество, поскольку боялась за бедного Санту. Я верила в его существование, пока мы не уехали в Лос-Анджелес. Раз уж оборотни существовали, почему Санта не мог существовать?

Багряно-серые каменные стены были покрыты пятнами мха, так что дом теперь напоминал ведьмино жилище... если конечно

в жилищах ведьм были разбитые окна.

Я нахмурилась, посмотрев на осколки стекла.

— Вся эта земля принадлежала твоей семье?

Эвелин провела пальцем по крупным сиреневым цветам глицинии, которая оплела балки нашего крыльца и наполняла воздух своим терпким ароматом. Эта лиана зацвела только через несколько лет после того, как мама посадила её. Однажды летом сиреневые и розовые цветы осыпали её.

Пчёлы лениво порхали вокруг цветков. Я заглянула в одно из разбитых пыльных окон. В доме не было ни следа жизнедеятельности. Он был заброшен.

— Это была моя спальня, — сказала я Эвелин.

Предыдущие владельцы сняли мятные обои со стен и покрасили их в цвет подсолнуха, но пол был такого же бледно-медового цвета с царапинами, от которых им не удалось избавиться. Я вспомнила, что их оставила именно я, когда перевоплотилась в первый раз.

Единственное, что сохранилось в комнате — это встроенный шкаф, дверцы которого были открыты и напоминали разверстый беззубый рот.

— А здесь? — спросила Эвелин.

Я подошла к ней.

— Это была комната родителей.

В комнате остались только голый пружинный блок и железное основание кровати. Как и моя комната, она была пустой и грязной. Моё сердце сжалось от воспоминаний, возникших в моей голове: розовые простыни, пространство между их тёплыми телами, мягкие губы у меня на лбу, пальцы, лениво теребящие мне волосы.

Они осыпали меня — их единственного ребёнка — бесконечной любовью и нежностью.

И Эйдан забрал у меня это. Желание понять, зачем он застрелил моего отца, а потом настоял на ужине со мной, заставило меня затрястись в гневе.

Меня обхватила рука.

— О, дорогая.

Я прислонилась к Эвелин, и она ещё крепче обняла меня и повела вокруг пустого дома к стене, представляющей собой раздвижные стеклянные двери.

— Кухня была любимым местом мамы.

Эвелин обратила свой взгляд на полоску солнечного света, который лился сквозь заляпанные серые окна на потолке, которые сделали папа и Нельсон одним летом. Август помогал нашим отцам, а я поднесла им очень кислый лимонад за то, что они не разрешили мне помочь. Я почувствовала тогда огромное удовлетворение, когда они сморщились от его горького привкуса.

Мои родители не хотели, чтобы я забиралась слишком высоко, боясь, что я сломаю шею. Я тогда ещё не перевоплощалась, и хотя все пристально наблюдали за тем, не унаследовала ли я боулдеровский ген, меня всё ещё воспринимали хрупким человеком.

Хотя, однажды вечером, когда мама уехала в город пообедать с подружками, папа разрешил мне залезть на крышу вместе с ним. Прижавшись спинами к нагретой солнцем крыше, мы лежали и смотрели на скопление звёзд. Он рассказал мне о том, как однажды увидел падающую звезду и загадал желание, чтобы мама вышла за него замуж и родила ему здорового ребёнка.