Кровь и почва
Шрифт:
В процессе речи Шеремет весь изулыбался и исподмигивался то ли Гортову, то ли своим, параллельным словам и мыслям. Айфон его многократно вспыхивал и постепенно гас. Его стальные зрачки то и дело скатывались.
Старик подошел с подносом. «Наверное, пьет не просыхая», — зачем-то подумал Гортов про старика.
Шеремет тем временем отложил айфон и решительно перешел к делу:
«Партия "Державная Русь" набирает силу. Перспективы — самые радужные. Наверху всё обговорено. Со следующего созыва — в Думе, третье место на выборах, с небольшим отставанием (2-4
Он покачал головой.
— Странно, а я думал ты… Ладно, справишься. Жить будешь здесь же, я договорился, нормально устроят в келье.
— А что зарплата, и трудовая, и договор? — стал уточнять Гортов.
— За это не переживай. Всё — по совести.
Послышался запах гари, и начались чад и крик, и шипение, и отрывистый мат, и какие-то хрипы. Из кухни выбежал закопченный, вздувшийся человек и бросился к умывальнику.
— Прошу извинить, господа, у нас на кухне чистый содом, — появился старик с подносом.
— Содом, говорите?.. — сладострастно шепнул Шеремет и подмигнул Гортову. — Ну что, брат, как жизнь-то?
***
От голода у Гортова заболела голова, и он не стал изучать окрестности, а сразу поехал к новому дому.
Сначала показались редкие низкие домики за метровыми, на вершок приподнявшимися над грязью заборчиками — домики были непривычных сиреневых, сизых и бурых расцветок. Пустые участки были разнесены для продажи. Многие только обустраивались, осторожно трогали землю черенками лопаты, а кто-то уже, было видно, намертво впился в землю.
Встретилась ржавая «Волга», утопшая и завалившаяся набок в грязи, без колес. А дальше — напротив, передвижное средство, состоявшее из одних только колес, грузовых и высоких, слепленных между собой ржавыми трубами с досками.
Гортов увидел, как на пустыре рабочие ломали брюхо какому-то стеклянному молодому зданию. Кое-где валялись бетонные плиты в траве. За пригорком начались жилые бараки.
***
В келье было, конечно же, тесновато. Мебели мало — кушетка на коротких и хлипких ногах, стол, шкаф, тумба. В верхнем левом углу — икона со Спасом. Рыжеватый хитон, глаза, дрожащие в мягком свете.
Будто отдельная от него, рука Гортова сотворила крестное знамение. Он бросил сумку с вещами под стол — было лень распаковывать. Под столом внезапно мигнул роутер — пыльный и многоглазый, похожий на грустное ночное животное. Интересно, работает ли?
Окно было в виде узкого и вертикального волнующего отверстия. Черный и мокрый лес проступал из него, а
«Купель для крещения младенцев из белой жести; весом 20 фунтов.
Кандия для освящения воды медная, побелена, весом 12 фунтов.
Сосуд для освещения хлебов медный, чеканной работы, с тремя литыми подсвечниками, побелен, весом 3 фунта.
Укропник медный.
Чайник для теплоты красной меди внутри луженый, весит 1 фунт.
Церковная печать медная с деревянной ручкой…»
Какая-то опись.
Кушетка была совсем низкая, у самого пола. От свежих на вид простыней пахло холодной почвой. «Разберемся, ничего», — подумал Гортов, ложась.
Гортов так ничего и не съел за день, и за окном было еще светло, но он закрыл глаза и мгновенно уснул. Ему приснилась его голова, пылающая от боли.
***
Гортова разбудил кошмарный, хлынувший отовсюду стук, как будто ломали небо и землю. Стучали в дверь, дверь ходила ходуном, и следом за ней шла ходуном вся келья.
— Кто это? — крикнул Гортов, выпростав из одеяла рот.
— Софья, ваша соседка, — сказал девичий, чем-то обиженный и басовитый голос, и снова послышался стук в дверь.
Последний стук был непреднамеренный, и девичий голос сказал: «Простите».
Гортов представил себе огромную злую женщину и боялся вставать.
— Покушайте! — с угрозой сказал голос.
Гортов упрямо лежал.
Тогда ручка двери сама повернулась, и дверь открылась.
Хозяйка баса вошла: крепкие щеки, большие стройные ноги в старушечьих толстых чулках, туго завинченные в бараний рог сероватые волосы. «Как много груди и бедер», — с тоской подумал Гортов, вставая навстречу гостье.
— У нас тут с завтрака много осталось. Я подумала…
— А я Андрей… — сказал невпопад сонный Гортов.
Она принесла чай с лимоном, тосты и кашу. Софья все больше смущалась и наливалась, пыхтя, молча.
«Вы кушайте», — снова сказала Софья.
Гортов стеснялся тоже — только теперь он заметил, что стоит в майке и старых обвисших трусах с очень мелкой, но оттого особенно мерзкой дырочкой. Он надел штаны, со штанами вернулась уверенность.
— А что же вы Софья... Может быть, будем на ты? — как всякий застенчивый человек, Гортов задал этот вопрос небывало развязным тоном.
Софья кивнула без тени романтики — по-пролетарски, «будем».
— Ты… вы все же кушайте, — стояла на своем Софья. — А я потом поднос заберу.
– Хорошо, хорошо, — вслед за штанами, Гортов надел и свитер. — А я здесь, так сказать, первый день. Вот хочу разузнать… что тут вообще… в Слободе. Мне расхваливали прекрасный воздух...
– А что воздух, — почесала бедро Софья. — Воздух везде один. Я раньше в Бибиреве у мамы жила. В Бибиреве, оно, конечно, удобнее было — раз! — и в метро, и через 20 минут у центра. Хотя и здесь получается 20 минут, если на бричке. Так что то на то и выходит.
Софья крепко задумалась, на минуту даже забыв про питание.