Кровь и почва
Шрифт:
— А что здесь насчет культурных мероприятий? — спросил Гортов.
— По субботам служит в монастыре отец Иларион. Но очереди к нему серьезные. Сложно внутрь попасть.
— Ну а развлечения? Рестораны? Бассейн? Спорт? Хочется поддержать спортивную форму, — сказал Гортов, который вживую не видел штанги.
— Этого я не знаю. Некогда, работаю и учусь. С утра до ночи. Вы кушайте, все же остынет.
— А вы здесь чем занимаетесь? — спросил Гортов, примериваясь к хлебу.
— Да всем понемногу. За бабушкой вот хожу, живет у вас за стенкой. Хорошая женщина,
— Интернет хорошо работает?
— Работает, это конечно, работает, но в день часа полтора, если честно. И очень уж медленный. Только страница откроется, и всё. Глухо. Это вам лучше флэшку купить.
За стеной прозвучал противный, пронзительный колокольчик: «дзянь-дзянь» от которого жидкие глазки Софьи заледенели.
— Мне пора. Совсем все остыло. Кушайте.
— Я покушаю, — заверил Гортов.
***
Санузел оказался в конце коридора. С ревом и стоном рвалась из трубы рыжая густая вода. Гортов принял рыжую ванну.
Обсохнув, он вышел во двор. Был серый день. Колокола звонили. Мальчик с большой, скачущей на пружинке башкой бежал за котом, чтобы умучить. Кот был проворен, вцепился в дерево и полез к кроне. «Какой уродливый мальчик, даже удивительно», — подумал Гортов, проходя мимо танцующего вокруг ствола ребенка.
В клетке из деревянных прутиков квохтала курица, швыряясь перьями. Злобно кричали неизвестные птицы в саду.
«Мальчик, а где магазин?» — спросил Гортов у мальчика, но тот посмотрел на него как-то дико и вслед за котом стал карабкаться к кроне.
Гортов спустился вниз по тропе, в сторону храма. Над куполами роились чайки. К воротам шла экскурсионная группа. Немолодая красивая женщина несколько раз повторила особенно, видимо, нравившийся ей оборот: «…раскинулась среди амфитеатра золотых куполов». Раскинулась… Каменная Слобода. Гортов шумно вдохнул воздух. И правда, свежо. Хорошо. И так мало людей вокруг. И много статуй — всюду среди кустов пустые гипсовые глаза. Гортов узнал славянофила Хомякова. Подошел к самой ближней статуе с неизвестным попом — это был Илиодор. А вот и Столыпин, присевший на стульчике.
«Работать москвичи хотят в Сити, но жить — в Слободе», — откуда-то Гортов знал этот слоган.
В то время как бурно, у всех на глазах поднималось стеклянно-бетонное чудовище Сити, москвичи упустили, как неприметно, но быстро, совсем недалеко от Кремля образовался старый город.
Всё началось с того, что Архимандрит Иларион взял в свои руки Храм на Куличках на Малой Ордынке и сразу же расширил размеры прихода. Вскоре появилось здание семинарии, учебные корпуса, библиотека, потом, незаметно для посторонних глаз, Слобода квартал за кварталом стала проглатывать Замоскворечье. Было странно теперь наблюдать, как многовековой столичный центр, вернее, солидный его кусок, обратился в огород, кое-где распаханный плиткой.
Тишина была такая, что слышалось, как за стеной живет река: как она мягко бьется телом в каменном прочном вольере. Гортов зашел в церковь. Купил толстых свечек и
Возле лавки общались бабушки. Одна говорила с нажимом, почти в экстатическом исступлении: «Покрошить лучку. Перчик. Грибочки. Моркови покрошить. Сельдерей покрошить. Баклажанчиков покрошить. Помидорчиков покрошить. А потом тушить, тушить, тушить…». Гортов заслушался ею.
***
Он прошел мимо длинных, как прозрачные поезда, рядов теплиц — начались частые невысокие домики с ухоженными участками. Как удобно: вскопал репу, переоделся во фрак — и раз, уже у Кремля, быстро доехал на бричке.
Гортов смотрел в зарешеченные окна — никто не глядел из них.
Навстречу прошла девушка с золотой тяжелой косой, обернутой вокруг шеи, и в ромашковом смятом платье. Гортов улыбнулся ей, а та взглянула в ответ с каким-то невиданным отвращением.
С Гортовым такое бывало и раньше. Почему — он не знал. Он был вроде приятный и вежливый человек. А внешность… Кому-то Гортов казался и симпатичным, но пик женской любви он пережил еще в раннем детстве. Когда он был пухлый и белый, как хлеб, и источал нежные запахи, они склонялись над ним, сладострастно дышали в темя, шепча: «У-тю-тю!»; «Курлык-мурлык»; «Зайчик мой, забубенчик мой»; «Ах, какой…». Он бежал от них под стол прятаться. Но подростковый период прошелся тяжелыми стопами: у обычных людей — ну что, пара лишних прыщей; а Гортова капитально перекрутило — как-то он странно вырос, заострился в разные стороны, лицо стало как будто в выбоинах. Потом Гортов и вовсе покрылся сразу и весь жесткой игольчатой ржавчиной и стал похож на найденную под стаявшим снегом елку. И тогда женщины разлюбили его, как будто договорившись, разом.
Гортов уже успел позабыть об этом обидном заговоре, и теперь в нем опять шевельнулось грустное чувство, и он вздохнул.
***
Мимо стекали зеленые ручейки, соединяясь в пруду в низине. Били фонтаны, кружились низко над головой птицы — кажется, что скворцы. Большие, откормленные, они не летали, но медленно падали, словно пернатые камушки. В грязном пруду плыла уточка.
А меж тем Гортов все не находил еды, зато нашел магазин «Книги». Внутри среди голых кирпичных стен было душно и темно, как в большой остывающей печи. Среди полок бросалась в глаза кровавая надпись «Сион», обведенные в круг кресты и свастики. Гортов взял наугад несколько книг о черносотенном движении.
— Душенова нового завезли, «Не мир, но меч», — сказала Гортову продавщица с теплыми ангельскими глазами. — Хватают как пирожки!
— Что ж, хорошо, — заметил Гортов. Ему хотелось спросить, а где можно купить именно пирожков, но он не решился, а за спиной раздался голос.
— Ох, славно! А мне, Маша, экземплярчик оставили?
— Ну конечно, Вадим Валерьевич!
Гортов увидел сухощавого человека, еще моложавого, но целиком седого, в полицейской форме.
— Еще вот Кожинова привезли, собрание сочинений.