Кровь и почва
Шрифт:
Гортов застыл с приветственной миной — рот приоткрылся, набряк словами, но Софья, пунцовая, слов не дождалась и торопливо скрылась за дверью. Гортов умыл лицо и вернулся в комнату.
«Либерализм — как позабытая утка в больничной палате. Пахнет и выглядит соответствующе. Может, пора уж прибраться!? В грязи лечение бесполезно».
Гортов с вдохновением застучал по клавишам. В голове, наконец, зазвучал стройный и бодрый голос Северцева, речь побежала лихим потоком. Говоря, Северцев так и стоял перед Гортовым, как в том подвале: поставив ногу на стул и вещал, пока суровая молодежь, упав ниц, чистила ему обувь.
Гортов
Отключился на пару часов, вскочил.
Уже опаздывал на работу.
***
— Ну что ж, могло быть и лучше, — Порошин, коротко посмотрев на листы, скомкал их и отшвырнул в урну.
Гортов замер, почувствовав внезапный укол в сердце. Затуманилось в голове. Как же, но как же…
— Как же, а мне казалось… — пролепетал он, бросив фразу на середине. Ему казалось, что он написал гениально. Будто ему нашептал интервью для вшивой газетки голос с небес, пусть и похожий на голос Северцева.
— А, в общем, конечно, неплохо, — смягчился Порошин, увидев намокший взгляд. — Только он родился на Рязанщине, а не на Брянщине. Вы это больше не путайте.
***
Ямщик домчал до невзрачных домов, из которых слышались звуки пьяного праздника. Порошин весь день лукаво подмигивал Гортову, и глаза его были полны предвкушениями еще не известных Гортову удовольствий. Бортков и Спицин тоже подмигивали ему.
Когда ступили на землю, дохнуло свежими травами. Где-то вдали пробурчал гром. На черно-лиловом небе вспыхнули огоньки фейерверка — вспыхнули в Москве, а казалось, в потустороннем мире. Затем еще один, и еще. В городе отмечали что-то.
«Пошли, пошли», — Порошин нетерпеливо толкал «Русь» в здание.
Внутри играл рок-н-ролл. Официантки носили коктейли под флуоресцентным искрящимся потолком, и юбки их развевались. За барными стойками сидели как будто другие люди, не из Слободы — безбородые и в светлых брюках.
— Вдыхайте воздух свободы, — кричал и плевал ему в ухо Порошин.
— Воздух Слободы, — машинально откликнулся Гортов, усаживаясь на стул.
В тонких рамках висели на стенах портреты западных идолов — бейсболистов, артистов и режиссеров. Бесконечные артефакты вокруг — флаги, Пизанские и Эйфелевы карманные башенки, миниатюрный Биг Бен, Сид Вишез, лижущий щеку пухлой блондинки Нэнси — черно-белая редкая фотография. Все пили виски и джин. Вокруг был сильно сгущенный Запад. «До такой степени Запад, что уже Восток», — подумалось Гортову.
Порошин всех угощал. Все пили немного, готовясь к чему-то. Порошин, не щадя живота своего, пил за всех.
За соседним столом хохотали и подпевали музыкальному аппарату, видимо, иностранцы — «It's a-a-a-a-all right, I'm Jumpin' Jack Flash, it's a gas, gas, gas!».
— Гесс! Гесс! Рудольф Гесс! — неуклюже подпел и Порошин. Иностранцы смеялись. Порошин зачем-то смертельно обиделся и убрал с лица злую гримасу только тогда, когда иностранцы скрылись.
Гортов чувствовал себя хотя и в твердой памяти, но в непослушном теле. Трогал себя за лицо, лица не чувствуя.
— Я уже пьяный совсем, пойду, — сказал Гортов. Они начали пить еще в редакции.
— Стоять! Все интересное впереди, — хмурясь, подался вперед Порошин.
Коллеги сидели, услужливо смолкнув. Откуда-то снизу струился оранжевый свет. На столе стоял ром. Крупные куски льда, как буйки, качались в темной холодной жидкости.
— Я видел твое лицо тогда, у Илариона, — Порошин перешел на басовые ноты. — Тебя корежило. — Он икнул. — Это хорошо.
Порошин еще придвинулся.
— Что до меня, так я и подавно, искренне, всеми силами души ненавижу все эти свечки, кадила, березки, постное лицо попа, вот всю эту Русь и каждого ссаного патриота. И слово-то какое, богомерзкое просто: «Патриотизм». От него тошнит уже какими-то червяками и вишневыми косточками. Да что уж, у нас на «Руси» его все ненавидят.
— Он шутит, — сказал Спицин.
— За всех не говори, — сказал Бортков.
Порошин повернулся к ним с сияющими глазами.
— Ну хорошо, ты, Бортков, не ненавидишь. Ты недолюбливаешь. Но... — и тут он поднялся и уронил стакан.— Как, я спрашиваю тебя, нормальный человек может это говно любить!?
Порошин звучал на весь зал. Многие обернулись, и ди-джей сделал музыку громче, а Спицин молча потянул его вниз за лацкан.
— Вот наш Святой отец Иларион бросил клич, — не садясь, но тише продолжил Порошин. — Ищу, мол, молодых талантливых патриотов. Деньги есть! Все есть! Ну вот искали, искали — прислали тебя. А ты ведь такой же кощунник и русофоб, нам чета.
Порошин, наконец, сел, выразительно постучав по лбу.
— А все потому, что только у либерал-русофобов есть такая прекрасная вещь как мозги. Днем с фонарем не сыскать ни одного хотя бы психически здорового патриота.
Гортов заерзал, откашлялся, чувствуя бесполезность спора. Он хотел что-то сказать в ответ, но мысли трепыхались в мозгу Гортова тяжело, как рыбы вдали от моря.
Порошин тем временем пил и продолжал, нажимая теперь на каждое слово.
— Уж так получилось. У дураков и фриков появилось влияние. Двадцать лет они сидели во мху, в подземелье. И вот теперь у них Ренессанс. Ну что ж, за деньги — любой каприз, — и тут Порошин накренил животом стол, подвигаясь к Гортову совсем интимно. — Я вообще в конце 90-х работал в Партии Животных. Создавал ячейки в регионах. Лозунг был: «Свободу братьям нашим меньшим!» После этого мне уже никто не страшен. И даже «Русь».
Гортов грустил, обводя пустыми глазами стены, Бортков и Спицин тревожно шептались между собой, а Порошин трепал Гортова по плечу, все горячась и размахивая стаканом.
— Не придавай значения, Гортов. Работай, зарабатывай. Либералы тебе хуй заплатят. Я этих мразей знаю. Сам пять лет в «Новой» работал. Ходил в дырявых кроссовках зимой.
— Зато честно! — встрял Бортков с явной иронией.
— Нихуя не честно... Одна наебка кругом. И грубое изнасилование. Но здесь, на «Руси», хоть платят. Правда вот, сука, так мучительно!
Спицин что-то неразборчиво промурлыкал, в такт ему, про изнасилование, и глазки молчавшего и сидевшего со скучной гримасой весь вечер Борткова вдруг лучезарно воскресли.
— Да, пожалуй, пора! — деловито кивнул Порошин. Кинул на стол ворох купюр. — Шнеле, шнеле! «Русь», поднимайся с колен!
«Русь» встала.
***
Снова тьма и снова подвал. На ходу приходилось придерживать стены. С трудом Гортов правил свое тело, как телегу со сломанным колесом. Что-то неподконтрольно текло из носа. Для скорости Порошин шлепал его ладонью под зад. Порошин стал очень игривым.