Кровь и пот
Шрифт:
Сколько времени уж прошло, и Федоров погиб, но эту его непреклонность, холодность, эту зимнюю поездку в город не могла она позабыть. Сидела одна, думала, вот был бы сынок, утеха, а то жизнь пустая…
Был жив Федоров, Иван близко к ней не подходил, встречаясь, кланялся, улыбался смирно. Федоров умер, Иван напился не то с горя, не то с радости, побежал по дому искать Шуру, нашел, навалился, рычал: «Я тебе, сука, покажу, кто тебе муж!» Бил он ее с тех пор крепко, не мог простить ей Федорова, зубами скрипел, один раз чуть
Купил Иван на торгу сеть федоровскую, взял себе в артель лучших рыбаков из аула, ходил как блажной, по десять раз на день приставал к жене: «Ты это что жа? От Федорова понесла, от меня не хошь? Чтоб был у меня сын-наследник! Ребра поломаю, кровь с носу, а чтоб был сын!»
Иван поел, утерся, поморгал сонно, устал он сильно за последние дни, промерз, не хотелось опять на мороз идти.
— Жена! — позвал он, скосил глаза вниз, на полушубке, на груди, рыбные кости прилипли, смахнул. — Жена! — позвал погромче.
Шура не оборачивалась. Иван, привстав, рванул ее к себе за плечо, подышал в лицо, поглядел свирепо в скучные ее глаза.
— Что, Федорова вспомнила, гнида? Гляди у меня! Я домой поздно приду, а то и не приду совсем. Ужин мне принесешь, слыхала?
Шура помолчала, вяло кивнула. Иван встал, крякнул, натянул шапку и пошел вон. На улице еще мела вьюга, снег белыми змеями перетягивал дорогу к морю. Иван пошел прямиком по льду и еще издали увидал большие кучи рыбы, чернеющие на белом. От куч шел парок, рыба не успела еще замерзнуть, вяло билась, снег таял на ней. Но много было куч, полузанесенных снегом; подходя, Иван оглядывал все это и радовался.
Тут уже толпился народ из ближайших аулов, кто верхом, кто пешком, человек сто подвалило, и собаки бегали, брехали взволнованно, вороны нервно летали, садились, опять тяжело поднимались, орали — шумно было на льду.
«Гляди-ка! — весело думал Иван. — Все аулы ко мне поднаперли! Небось глаза у всех, как у волков, горят! Ай да Иван, ай да купец!»
Подойдя ближе, он заметил в стороне от толпы отдельную кучку людей. Одеты все они были тепло, и кони у них были раскормленные, ветра не боялись, только хвосты да гривы развевались. Иван вгляделся, узнал баев.
— А, волостной, здорово! — весело крикнул он еще издали, подошел, начал жать руки баям. — То я был приказчиком у бая, а теперь, гляди, сам бай! — по-казахски кричал он сквозь ветер. — В самый раз подъехали, сейчас рыбка вам будет, никого не обижу!
По-казахски говорил он скоро, складно, баи помалкивали, только головами крутили, удивлялись. Иван повернулся, пошел к рыбе. Баи, ведя коней в поводу, двинулись следом. Кудайменде пофыркал, поцокал языком, потом повернулся к шагавшему рядом толстому рыжему баю Рамберды:
— От горячей каши и то пар идет, — сказал он. — А от богатства
Рамберды испугался, что Иван услышит, толкнул Кудайменде, погладил усы и замурлыкал Кудайменде на ухо:
— Помолчим, дорогой!.. Знаешь, кто молчит, тот и выигрывает. Не пихай ногами того, что тебе само в рот лезет, хе-хе…
Потом Рамберды поглядел на Калена и опять толкнул Кудайменде.
— Э! Да тут твой лучший друг, — колыхаясь от удовольствия, шепнул он.
Но Кудайменде не надо было толкать, он и так давно следил за Каленом, стараясь не показать страха. Кален, будто не было рядом никакого Кудайменде, споро черпал с рыбаками рыбу из проруби.
Иван подошел к проруби, начал ногами подгребать баям их сыбагу. Рамберды, будто задумавшись, тоже начал подпихивать к сыбаге рыбку покрупнее. Оглянувшись, Иван захохотал, закричал:
— Давай, давай, Рамберды, действуй! Рыбы много, не жалей! Подошел Кален, мельком скользнул взглядом по баям, будто царапнул, ухмыльнулся и как бы одному Ивану, но так, чтоб слышали все шонжары, сказал:
— А ты их не учи. Они свое возьмут хоть так, хоть эдак. Да еще и тебя поучат, как брать…
Кудайменде побагровел до поту, повернулся и пошел к коню. Рамберды растерялся, поглядел на Ивана, на уходящего Кудайменде и тоже заторопился к коню, бормоча что-то себе под нос. Иван разинул рот, глядя, как Кудайменде прыгает на одной ноге, садится на коня, потом побежал к нему.
— Ау, бай-еке, — схватился он за полы Кудайменде, но тот уже влез верхом, толкнул Ивана ногой.
— Отойди!
Поехали. Уже с берега Рамберды оглянулся на лед, на кучи рыбы, засмеялся.
— А твой дружок прямо коршуном на нас налетел, а? Ха-ха!..
Стыд жег сердце Кудайменде, он посопел, не нашелся, что сказать, стегнул коня и рысью поскакал вперед.
Иван долго глядел им вслед, потом вернулся к Калену.
— Ты что, сдурел? — заорал он. — Ты чего это к волостному полез, жить на воле надоело, тюрьмы не нюхал, стерва?
— А? Волостной, волостной… Чего это ты расшумелся?
— Я расшумелся? Ах ты паскуда! Вон отсюда, чтоб духу твоего тут не было!
— Это я-то — вон? Да если я уйду — все уйдут! Эй, рыбаки!.. Рыбаки, из последних сил черпавшие рыбу, сразу побросали черпаки.
— Ну как? — насмешливо спросил Кален.
— Ладно, ладно… — пробормотал Иван и отвернулся.
На торге Иван опередил купца-татарина, купившего промысел Федорова, сам купил невод и подговорил самых лучших рыбаков работать у него. С тех пор он побаивался татарина.
Кален подошел к рыбакам, Мунке, Рай, Дос, сгрудившись у проруби, дружно черпали рыбу. Все были мокрые насквозь, на рукавах намерз лед, но работали они быстро, азартно — наконец-то пошла настоящая рыба. Один Мунке приостановился немного и повернулся к Калену.