Кровь королей
Шрифт:
Разве что у его высокопреосвященства — королевского прелата Клеарха, как представителя верховного духовенства при короле, в теории были ещё окна карьерного роста вообще уж в Епископы Двенадцати и Архиепископы Семерых, но тогда бы он перестал был прелатом при короле и соответственно викарием центрального королевского края — в данном случае Кхорна. А, значит, вместо влияния на политику, мог бы быть только символом веры, занимаясь совершенно другими делами, нежели сейчас.
Сам же он нынче стоял последним права от короля на узорчатом углу мягкого бордового ковра с вышитой по периметру двойной тоненькой рамкой золотистого узора, в каждом углу распускаясь эдаким цветком красивых симметричных
Прелат выглядел серьёзно помоложе примицерия и камерария. Его короткие чёрные кудри казались сегодня взъерошенными, словно он по пути в зал сопротивлялся с утра потокам встречного ветра. Обычно гладкое лицо сегодня слегка показывало колкость суточной щетины, будто священнослужитель до визита гномов не успел побриться. Но извилистые мало на чьи похожие брови так подчёркивали его выразительные оливково-хвойные глаза, что смотреть на его причёску или ямочку на подбородке у многих попросту не было сил.
Прелат был из тех, чей прямой многозначный взгляд всегда было тяжело на себе выдержать, и хотелось просто с почестями поклониться, отвести взор в сторону, поразглядывать его золотую тогу или белую обувь без задников, сделать всё, что угодно, лишь бы не иметь с ним контакт глазами.
Это не было каким-то строгим или недобрым взглядом, за что многие не любили сурового Кромвелла, как когда-то его отца. Но прелат Клеарх будто бы всегда смотрел вам в душу, видел самую суть и не позволял лгать себе, словно видел все ваши сокровенные тайны и умыслы.
Наверное, это было не последним личным качеством, помогшим ему достичь такого высокого духового сана. А также он обычно был немногословен, советовал что-то королю лишь в исключительных случаях. Оно и понятно, придя к власти, Джеймс дал свободу разным верованиям и религиям, теперь ни гнения на еретиков, ни сожжения богохульников, власть духовенства резко пошатнулась более двадцати лет назад, пребывая сейчас скорее пережитком прошлого, тенью былого могущества, имея мало влияния при довольно условном оставшемся уважении.
Король и сам это понимал. Церкви и монастыри тянули средства из казны, их нельзя было попросту распускать, ввергая верования народа вообще в абсолютный хаос. Но жить на пожертвования многие монастыри уже не могли. Короля выручали аббатства — можно сказать, частные церкви и монастыри под знамёнами какого-то религиозного ордена со своими особенностями идеологии, закрытым членством и существованием на полном обеспечении той знатью, что этот орден основывает.
Например, вся династия Розенхорнов исходила из такого Ордена Розы и Единорога, аббатства в Скальдуме, обучавшего монахов доблести и фехтованию помимо богослужения. Это были воины, сражающиеся не столько за своего господина, который в итоге их нанимал, сколько за свою родину, своих богов, своих мирных сограждан. Редкий случай, когда любовь к «ближним» перерастала в возможность убивать «дальних». Так как именно будучи наёмными рыцарями они и вскормили свой орден, тот разросся во влиятельную династию, та поставила в своём городе гигантский монолит, признанный вскоре одним из Пяти Чудес Королевства, а в итоге Розенхорны и вовсе сменили Ферро на посту герцогов всего края Скальдума.
Это, конечно, единичный случай, когда изначально простые монахи в итоге стали настоящими герцогами, но менее яркие, и всё равно довольно успешные примеры орденов и аббатств также сейчас имели место быть. Большинство из них выращивало яблони и виноградники, изготавливали вина, торговали напитками, так что не просто не завесили от казны короля, но и сами туда определённую подать с дохода отдавали.
Монастырский квас, мёд, сыть, грушовки, вина, были даже пивоварни при орденах, те могли так и зваться «Орден Браги и Ячменя», «Орден Виноградной Лозы», «Орден Солода», «Орден Кваса и Киселя», «Орден Сидра», «Орден Яблочного Налива», «Орден Ежевики и Можжевельника» — все и не перечислить. Разумеется, не все были связаны с напитками, были и монастыри-пекарни с мельницами на своих территориях, а также аббатства церковных художников, предоставляющих услуги для росписей храмов, памятников, статуй, мемориалов, идолов и прочего вплоть до наружного изображения на стенах некоторых башен и фортов религиозных сюжетов или просто сцен с божествами.
Обычные монастыри, без покровительства того или иного ордена, живущие за счёт королевских отчислений, тоже, в принципе, без дела не сидели. Но они, если и изготовляли хлеб, то не на продажу, а чтобы накормить бедняков. Если и собирали яблоки, то весь урожай также раздавали крестьянам. Организовывали приюты для сирот, занимались изготовлением пергамента, чернил, папируса и даже Унтаровской новинки — шёлковой, бамбуковой и других видов бумаги.
Клеарх мечтал, чтобы Кхорн мог прослыть центром печати книг, а то подобным пока могли промышлять лишь Хаммерфолл с его прекрасной техникой сбора и прессования волокон, Скальдум, где прогресс никогда не стоял на месте и бумага постепенно вытесняла все остальные материалы, и, конечно, Унтара, где до сих пор не прекращались эксперименты с материалами, пытаясь отыскать наиболее лёгкую и прочную.
Не боящийся воды пергамент и привычные свитки и сшитые в книги листы папируса в остальных регионах по-прежнему оставались в большом ходу, а вот попытки использовать древесную кору, например, бересту, особо не приживались. Возиться с ней приходилось не меньше, чем с обработкой пергамента, а служила она всё равно хуже, да и страницы со временем выгибались да прогибались, когда совсем иссыхали, такие книги выглядели громоздкими и не красивыми.
Так что прелат весьма надеялся, что дружеские отношения и со Скальдумом и с Унтарой помогут наладить местное производство всего необходимого для расцвета письменности, и тогда уже во всех домах будут не просто религиозные псалмы, торговые договоры и дарованные грамоты, а такое же многообразие книг, как в библиотеках аристократов, где были и сборники поэзий, и философские размышления мудрецов, и записанные легенды с поучительными и увлекательными сюжетами.
В королевском зале прелат представлял духовенство не в одиночку, а с одетой в белую робу при красивом сине-серебристом поясе черновласой игуменьей, представительницей высшего духовенства примерно равнявшейся на этой должности с настоятелями монастырей и кардиналов епископа, просто выполнявшими иного рода обязанности.
Края её угольных ровных волос были заплетены в аккуратные длинные косы, а задняя часть прядей от темени оставалась распущенной. Сверху её такую причёску венчал венок из искусственных лёгких цветов из алюминия и олова, переплетением своих оттенков, создающих основной окрас. Листья цветков были инкрустированы изумрудами, а жёлтые цветочки изготовлялись из янтаря и топаза.
Это был традиционный религиозный символ, где янтарь символизировал Бога-Отца, изумруд Богиню-Мать, а лёгкие мягкие металлы алюминий да олово, соответственно, Бога-Сына и Богиню-Дочь. Если б духовенство активнее взаимодействовало с магами, можно было бы путём затяжных философских рассуждений даже придти, что четыре божества олицетворяют четыре первородные стихии: огонь, воду, землю и воздух.
Но, к сожалению, маги поклонялись своим богам: соколу Рагору, русалке Никсе, облаку Паральде и барану Гебу. Так что о чём-то договариваться между клириками и волшебниками было почти бесполезно, но все их мнения обязательно учитывали и король, и Высший Совет, пытаясь сделать всё, чтобы те меж собой не рассорились.