Кровь на эполетах
Шрифт:
– Вот возьми, – я всунул ей в руку мешочек с французским серебром. – Получишь еще столько, когда приеду за дочкой.
– Благодарствую, ваше сиятельство! – смутилась Глафира. – Но я бы и так.
– Бери, бери! – успокоил я. – Не твой барин, чай. Себе чего купишь, деткам своим.
Горничная кивнула и убежала с девочкой. Ко мне подошел лакей в ливрее. Лицо знакомое. Как его? Яков?
– Изволите отобедать, ваше благородие? – спросил, поклонившись. – Накрывать стол?
– Изволю, – кивнул я. – Со мной четверо офицеров, вот для нас и накрой. Еще Егора пригласи. Он хоть и не офицер, но французов бил, потому достоин.
Последнее я сказал громко и увидел, как довольно
– Заодно прикажи затопить баню, – добавил я, заметив, как заулыбались теперь мои спутники. У всех тело свербит от грязи. Хорошо, что вши не завелись.
Гостей в Залесье не ждали, потому блюда подавали нам простые: щи с убоиной, пшенная каша с маслом, хлеб. Ну, и водка. Мы ели и нахваливали. Когда много дней подряд трескаешь кашу с сухарями, такое угощение кажется царским. Тем более, щи и каша вкусные, а хлеб свежий. Еще Яков принес блюдо с нарезанным окороком. Свинью, судя по всему, забили недавно, окорок был только из коптильни; сочное, жирное мясо пахло дымком и таяло во рту.
За столом главным образом говорили Егор с Ефимом. Старые приятели, отметив встречу, наперебой рассказывали друг другу о случившемся за последние месяцы. Я узнал, что в Залесье дважды пытались прорваться французские фуражиры. Их заметили заранее – Егор держал наблюдательный пост там же, где и графиня летом. Пока незваные гости петляли по дороге, крестьянское воинство собиралось и занимало позиции. Нас, к слову, точно также углядели, а за баррикадой грозно встретили для виду, потому поняли, что идут русские – французы полушубков не носят. На лягушатников нападали из засады. Первый отряд перекололи пиками – Егор научил крестьян ими пользоваться, после чего обзавелись ружьями, повозками и лошадьми. Следующих смертничков встретили уже ружейным огнем, а пиками довершили дело. В боях погибло трое крестьян, но их семьи получили в компенсацию лошадей, денег и работников. Нескольких французских возчиков оставили в живых, они теперь трудятся в графских конюшнях – отрабатывают хлеб. При этом весьма довольны, как заверил Егор. Кормят сытно, не обижают, а к работе они привычны – сами из крестьян. Лучше так, чем лежать в могилке. Интересно, что станет с ними по возвращению графини? Хороших конюхов Хренина пожелает оставить. Может прихолопить[1], может взять на вольный найм. Последнее – с разрешения властей, но в России такие вопросы легко решаются за взятку. Ничего не меняется в этом мире…
После обеда всей кампанией отправились в баню, где от души напарились, отмылись и переоделись в свежее белье. Егерей, к слову, дворня тоже не забыла. Солдат отвели в деревню, где помыли и накормили. Крестьяне встретили солдат душевно – многих еще помнили с лета. Ну, и весть о том, что французы бегут, не сегодня-завтра объявится барыня, их обрадовала. Помещики, они разные. За одних крестьяне горой встанут, иных же и на вилы могут поднять. Хренина из первых. Это сказал мне Егор, когда после бани мы вернулись в дом и вновь расселись за столом. Пили квас, кто желал – водочку, закусывали, вели неспешные разговоры. Всем было хорошо. Где-то далеко осталась войны, мы сидели в тепле, чистые, сытые и довольные. В довершение всего распахнулась дверь, и в столовую вошла Глафира. За ручку она вела Мари. Дочку успели переодеть: на ней было малиновое платьице до щиколотки. На ножках – толстые вязаные чулочки. В пушистые белокурые волосики вплели малиновую же ленточку.
– ПапА! – закричала Мари и побежала ко мне. Я вскочил со стула и подхватил ее на руки. Девочка клюнула меня в щеку и обняла за шею. От нее приятно пахло молоком и свежестью – так, как может пахнуть чистый, здоровый ребенок. Я сел на стул и переместил Мари на колени. Она поначалу застеснялась, спрятав лицо в мундир, но потом освоилась и повернулась к присутствующим.
– Спасибо, Глафира! – сказал я. – Дочку не узнать. Чистая, нарядная. Хлопот с ней не приключилось?
– Поначалу дичилась, – ответила горничная. – Но потом увидела моих маленьких и оттаяла. Я их всех в одно корыто посадила, мои стали брызгаться друг на дружку, смеяться, Машенька – следом. Блины с маслом с охотой ела, молока аж два стакана выпила. Хорошо, что вы одежонку привезли, было во что переодеть. Хорошенькая у вас дочурка, ваше сиятельство! Я, как отмыла и переодела, так прямо ахнула. Чистый ангелочек! – она умильно улыбнулась.
Вот что серебро животворящее делает! Хотя, похоже, что Глафира говорит искренне, видно, что детей любит. Хорошую няньку присоветовал Егор. Вон как легко разобралась с психической травмой девочки – взяла и сунула ее к своим детям. Смена обстановки, новые впечатления, вот девочка и оттаяла.
– Благодарю, Глафира, – сказал я. – А сейчас оставь нас. Хочу побыть с дочкой.
– Ей скоро спать ложиться, – забеспокоилась горничная. – На дворе давно стемнело.
Ну, да, в этом мире у богатых дворян не принято самим растить маленьких детей – отдают их нянькам. Те приносят или приводят отпрысков к родителям, пара слов, чмокнули в щечку и отдали обратно. Только я так не хочу.
– Со мной ляжет. По пути в Залесье вместе спали.
– Как хотите, ваше благородие, но не дело это, – нахмурилась Глафира. – Даже у крестьян дети спят отдельно. Негоже приучать.
– Хорошо, – вздохнул я. – Дай мне побыть с дочкой. Мне завтра уезжать. Позже заберешь.
Глафира поклонилась и вышла. Внезапно из-за стола встал Егор. Подойдя к нам, он достал из кармана кусочек синеватого сахара величиной с полмизинца. Обдув с него крошки, протянул Мари.
– Угощайся, Мария Платоновна!
Девочка схватила сахар и сунула его в рот. Зачмокала. Бывший унтер-офицер с умилением наблюдал за этим.
– Спасибо, Егор Петрович! – сказал я. – Откуда сахар?
– У французов взяли, – пожал плечами Егор. – Завалялся в кармане.
Сомневаюсь я, что «завалялся». Сахар в этом времени редок и дорог, его и офицеры видят не каждый день. Наверняка для женщины какой сберегал, но при виде ребенка не выдержал. Тем более, спасибо.
– Ну что, господа, – сказал я после того как Егор вернулся за стол. – Не жалеете, что проделали долгий путь ради этой крохи?
Я погладил Машу по головке. Она прижалась ко мне теснее.
– О чем жалеть, Платон Сергеевич? – пьяно улыбнулся Кухарев. Все-таки набрался, выпивоха. – К своим же пришли. В баньке попарились, водочки выпили, скусно и сытно поели. Заночуем опять же под крышей – в тепле и на кроватях, а не на еловых лапках в шалаше. Всегда бы так воевать!
Он хохотнул. Офицеры заулыбались.
– Егор Кузьмич прав, – сказал Синицын, – но сказал не все. Понимаю так, что вам неудобно перед нами, Платон Сергеевич. Что ради вашей дочурки, отряд проделал такой марш?
Я кивнул.
– А вот это зря, – покачал головой подпоручик. – Ради вас мы бы на край света пошли. Скажу, почему. Коли б не вы, мы в этом Залесье, – он постучал пальцем по столу, – еще летом легли бы. А не здесь – так в Смоленске или под Бородино. Возьмем Малый Ярославец. Командуй нами тот же Спешнев – не в обиду ему будь сказано, человек он хороший, но никто бы не уцелел. Растерзали бы французы. Вы ж придумали, как переправу им сорвать и нас спасли, когда гусары каре прорвали. Я прав? – посмотрел он на офицеров.