Кровь на мечах. Нас рассудят боги
Шрифт:
– Ладно, идем отсюда, – буркнул Добродей и зашагал прочь с таким видом, будто прошлые слова изрек кто-то другой…
Солнце стало красным, как раскаленная сковорода, повисло над лесом. Возвращаться в город не хочется, а в общий дом тем более: при других Горян наверняка не станет разговаривать с Добрей. Но в животе урчит так, что встречный люд оглядывается, и дворовые псы занимаются лаем: думают, будто услышали голос лютого зверя.
Горян без умолку рассказывает о походной жизни, изредка в его голосе проявляется такой задор, будто самолично во всем участвовал.
– А еще батя рассказывал, как Осколод из-за моря пришел! Вот ему удивились! Вернее, сначала удивились, а после оскалились, что дружина на зимовку в Русе осталась.
– А что ваши? Бились с Осколодом?
– Не успели, а хотелось.
– Брешешь. Кто же супротив князя пойдет? Вот я видал, Вадим пошел, и его самого боги наказали.
– А кто знал, что он тоже князь? Пока разобрались… – с видом всезнайки протянул Горян, хотя сам еще под стол ходил пешком, когда события случались.
Добря ухмыльнулся.
Горян пожал плечами, смутился, будто лишнее взболтнул:
– Теперь Осколод точно князь. А у князей, говорят, нет уже ни матерей, ни отцов, ни братьев. Ой, смотри!
Отрок чуть подпрыгнул, указывая в сторону неприметного домишки. Добря проследил взглядом, прищурился, рассматривая ветхие бревна, крышу, которая готова съехать набок, мутные окошки. А вот крыльцо было новехоньким, ступени белые, еще не успели почернеть на солнце. На последней ступеньке сидел мальчишка лет пяти и старательно ковырял рану на коленке.
Добря тут же ощутил себя очень взрослым, спросил, нарочно припуская в голос мужицкого баса:
– И че? Пацан как пацан…
– Да не… Я там только что твоего батю видел.
– Как это?
– Да вот так.
Добродей кожей чувствовал подвох, а вот отчего сжались кулаки, и сам не понял:
– Ты-то моего батю в глаза не видел! Почем знаешь, будто это он был?
– Да видал я… мы все видали. И не раз. Когда вы только в Киев пришли и после, когда на сторожевую башню смотреть бегали… Да и за тобой-то в первое время тоже приглядывали…
– Следили! – выпалил Добря, кулаки зачесались так, что едва утерпел не пустить их в дело.
– Ой, да не ершись! Конечно, следили. Ты ж чужак, мало ли чего от тебя ждать. Зато теперь вот… Не знаю, как другие, а я… Ну как-то… Ну… Короче, есть за что уважать. Вот!
Добродей вздохнул так глубоко, что легкие чуть не разорвало в клочья. Стоял как громом пришибленный, не знал, радоваться ему или плакать.
Еще недавно Осколод мог бы сказать, что у него хорошая, добрая Удача. За тяготы детских лет, за обиды юности, за то, что не согнулся и посмел бросить вызов грозному морю и промозглым ветрам, казалось, боги вознаградили его.
Он хорошо помнил, как впервые подошел к Киеву. Как ждавшие со
Едва встретившись взглядом с молодой княжной, он осознал, что уже любит эту красавицу и всегда любил, даже не догадываясь о ней, и что положит к ее ногам весь мир.
– Кто бы ты ни был, чужестранец, но сами боги привели тебя к Киеву в трудную пору, – молвила она, как бы отягощенная государственными заботами. – Мы хотели бы принять тебя со всеми твоими людьми на службу. Чего бы ты за это хотел?
– Позволь ответить, княжна, что я не чужой сему городу и твоему народу, – заговорил он с жаром, – род мой княжеский веками правил у тех полян, кои живут ныне в Мазовии и Куявии. А пращур Лех был двоюродным дедом, а то и дядей самому Кию. Потому никак не можно мне служить подобно простому варягу. – Он выждал и произнес: – Но тебе, княжна, я готов служить вечность.
Девушка вспыхнула, зарделась, с трудом унимая пожар в груди. Бояре, сидевшие при княжне, загудели. Наконец, с позволения Диры, поднялся тучный вельможа, должно быть старший. Поклонившись Осколоду, он повел такую речь:
– Не пристало нам, боярам полянским, оскорблять гостя и спасителя Киева недоверием. Но посуди сам, князь…
«Князь». Заслышав это слово, Осколод понял, что уже выиграл. Бешено застучало в висках, сердце радостно подпрыгнуло. И он тоже едва сдержался, чтобы не выдать свои предчувствия и предвкушения собранию.
– … Князь! Нам должно получить весомые доказательства твоему слову. Ибо нет ныне прямых наследников Великого Кия мужеского рода. Но, как рекла княжна наша, сами боги, должно быть, посылают тебя возродить былое величие. Дай нам свидетельства тому, что сказал, и благодарность наша не узнает границ!
– Они будут представлены немедленно, если найдется здесь сведущий в родописании муж, – ответил Осколод и еще раз мысленно поздравил себя, на этот раз за предусмотрительность, поскольку, будучи еще в Гнезно, отвалил серебром за составленный по всем правилам свиток. – Я прикажу послать за пергаментом, но боги также велят побеспокоиться и о верных мне людях. Скажи, прекрасная княжна, где дозволишь ты расположить моих дружинников?
Осколод с удовлетворением приметил, как снова вогнал правительницу в краску, хотя вопрос его имел целью вовсе не это.
Словно бы решив подыграть глянувшемуся ей Осколоду, Дира промолвила:
– А скольких воинов, князь, привел ты с собою?
– Сейчас при мне пять сотен испытанных в боях и дорогах бойцов. Но если будет нужда, я призову и больше.
Бояре стали переглядываться и шушукаться.
– Мы подумаем и решим, как лучше устроить храбрецов, – молвила Дира и улыбнулась Осколоду так, что у того кровь в жилах забурлила. И затем она сразила его в самое сердце, когда, подозвав знаком к себе, спросила шепотом: – А вечность – это сколько?