Кровь на мечах. Нас рассудят боги
Шрифт:
Глава 4
Едва Осколод отправился в новый поход на ромеев, жизнь в Киеве заметно изменилась. Все чаще случались стычки между полянами и хазарами, булгары тоже не оставались в стороне. Простой народ шел на поклон к княгине, просил защиты и милости.
Хоть дружина, что осталась при ней в городе, и была достаточно велика, но людей все равно не хватало. Хорнимир и так гонял оставшихся до седьмого пота. Поэтому отрокам все чаще поручали мужскую работу, а те едва не дрались за право постоять на воротах или нести дозор на только недавно выстроенных, пахнущих смолой сторожевых башнях на случай пожара ли, врага или просто каравана.
Ясное дело, и выбраться с княжеского двора стало куда труднее, но в этот раз Добре удалось улизнуть.
На землю вот-вот лягут сумерки, солнце уже окрасилось в закатные цвета. С севера движется грозовая туча, но здесь небо все еще чистое, воздух сухой. Ветер дует настойчиво, бросает в глаза колкий песок и серую пыль.
Добродей шел, не оглядываясь, кулаки сжаты, взгляд холоднее льда. В голове только одна мысль, и, кажется, она вот-вот, выжрав мозг, пробьет череп.
Чем ближе к окраине, тем меньше людей на улицах, меньше детей. Окна домов смотрят опасливо, псы лают без особой храбрости. Недоброе предчувствие легонько тронуло сердце, но Добря отмахнулся. Домик, в который якобы входил Вяч, совсем близко. Ах, вот же он…
Перекошенный. Кажется, ветхие бревна могут в любой момент рассыпаться в труху. Зато крыльцо новехонькое, даже издалека видно – надежнее не бывает.
Сперва Добря хотел подойти вплотную, подождать прямо на ступеньках, но передумал. Уселся у соседского плетня.
Сумерки наползали медленно, ожидание превратилось в настоящую пытку. Добря не шевелился, приклеился взглядом к крылечку. Зубы сжимал так, что челюсть сводило. Кулаки налились такой тяжестью, что, кажется, одним ударом сможет пробить щит, переломать хребет коню. Несмотря на жаркую погоду, в груди прочно обосновалась стужа.
«Ну же! Давай! Приди!»
Мир утратил прежние краски – ночной черноте всегда предшествует серость. Воздух наполнился холодом и влагой, гроза стала ближе, в небе то и тело вспыхивали молнии.
«Перун на моей стороне, – догадался отрок, – значит, и правда за мной».
Злость начала гаснуть, отступать под напором ночного мрака. А Добря не понимал – радоваться ему или грустить. Вяч не идет, Горян ошибся. А может, и не ошибся, но Добря неправильно истолковал?
Поднялся. За время, что бездвижно сидел у плетня, ноги затекли, ступни – будто по хвое прошелся, пришлось обождать еще немного. Он повернулся, готовый уйти, и остолбенел.
Вяч в десятке шагов, приближается быстро. На губах широкая улыбка, глаза сияют ярче, чем все звезды, вместе взятые. Слуха коснулся переливчатый свист, еще немного, и Вяч не то что запоет – в пляс пустится. Он поравнялся с Добрей и… прошел мимо, не заметил.
В доме будто расслышали шаги Вяча, доселе мрачные окошки озарились светом.
Не дыша, Добря наблюдал, как отец протопал по крыльцу, распахнул дверь и исчез внутри.
– Как?.. – выдохнул отрок. – Почему?
Оцепенение спало не сразу, мальчик ринулся следом. Дверь не поддалась, тогда начал колотить изо всех сил. Ему ответил яростный рык:
– Кто там?!
Но Добря продолжал колотить проклятую дверь, чувствуя – еще немного и разобьет руки в кровь.
Его отбросило назад, едва успел увернуться от удара, и ринулся в проем. Отец на голову выше, сильнее, впрочем, уже ненамного. Кулаки уперлись в грудь Вяча, из горла вырвалось отчаянье:
– Как ты мог?! Ты предал! Меня! Мать!
– Стой! – Голос Вяча прозвучал растерянно, только Добря останавливаться не собирался, напирал. – Добря! Опомнись!
Мальчик зарычал, бросился вперед, и мир померк. Спину пронзила страшнейшая боль, ноги подкосились. Равновесие удержать не смог, новый удар пришелся в лицо… хотя внешне домишко выглядел хрупким, пол оказался крепче камня.
– Не бей его! – крикнул Вяч. – Это мой сын! Добря, ты как?
Перевернуться на спину получилось не сразу, на плечо тут же легла рука отца, но Добря оттолкнул. Поднимаясь, сквозь туманную пелену увидел и обеспокоенное лицо Вяча, и бледное личико женщины. В руках хозяйки ухват, им-то и вытянула по спине.
– Баба, – выплюнул Добродей.
– Сын, эта женщина…
– Не надо!
– Добря…
Мальчик вытер рукавом разбитый нос, полотно тут же окрасилось в багряный цвет. Скоро кровь высохнет, останется на рубахе новым бурым пятном. Сколько таких следов на его одежде… только прачка знает, она единственная, кому не безразличны подобные пятна.
Сердце глухо стучит о ребра, во рту солоно. Добря смачно харкнул на пол, снизу вверх глянул на отца:
– Предатель.
Лицо Вяча вытянулось. Мгновенье назад он казался виноватым, а теперь озлобился, во взгляде полыхнул огонь:
– Прикуси язык! Сам не знаешь, что мелешь!
– Да ну?
– Добря… мы никогда не вернемся в Рюриков город. Это было ясно с самого начала. И твоя мать тоже про это знает. Она наверняка уже приняла нового мужа…
– Не смей так говорить!
– Но это правда. Ты – дитя, хоть и подрос уже. И ничего не разумеешь в жизни.
– Да я поболе…
– Цыц! Я женюсь. Это решено.
Добродей глянул на женщину с ухватом, в глубине души страстно надеясь, что взгляд испепелит эту ведьму. Голос Вяча прозвучал гораздо спокойнее:
– Нужно учиться жить дальше. Это разумное решение, Добря.
– Ты мне больше не отец.
В горячем молчании раздался пронзительный детский плач. Младенец ревел в подвесной колыбели у дальней стены, близ красного угла.
– Ты не можешь отказаться от родства, сын, – сказал Вяч бесцветно. – Родство – дар богов, в тебе моя кровь. Ты не смеешь нарушать их законы.
– Смею.
Вяч печально усмехнулся, кивком головы велел бабе успокоить малыша. Добря отметил – сделал это по-хозяйски, с толикой особой власти, право на которую имеет только муж.
– Если нарушишь, не этот, так следующий – волхвы проклянут, да и князь тебя погонит. Преступнику не место в дружине правителя.
– Пусть.
Добря двинулся к выходу, равнодушно проследовал мимо отца. В распахнутую дверь ворвался тугой порыв ветра и запах грозы. Огоньки лучин задрожали, на стенах всколыхнулись тени.