Кровавая весна 91-го
Шрифт:
Глава 9
Весеннее утро выдалось прохладным. Ветер лениво шевелил голые ветки деревьев, теребил шарфы, воротники курток прохожих, солнце пугливо спряталась за темную тучу. Наступившее утро, лишенное красок, заливало окружающее пространство серым унынием.
Максимов вышел из подъезда и сразу наткнулся на Русина.
— Привет, — жизнерадостно поздоровался приятель.
— Здорово, — хмурый Андрей пожал протянутую руку.
— Чего такой нерадостный? — полюбопытствовал Саня.
— А ты как думаешь? — буркнул Максимов. — Слышал,
— Сдать все выученное за эту четверть? — уточнил Русин. — Так ты учился что ли? Поэтому и гулять отказался?
— Именно, — вздохнул Андрей. — Ещё уроки по другим предметам делал и материалы освежал. Обложился учебниками и упорно грыз гранит науки. Чуть башка от напряжения не лопнула.
— На хрена так надрываться? — искренне удивился Саша. — Ты же двоечником никогда не был. Сколько помню, всегда всё сдавал на «хорошо» и «отлично». Изредка получал «трояк», совсем редко «двойку».
— У меня после драки с Игнатом проблемы, — напомнил Максимов. — Говорил же, посттравматическая амнезия. Школьных предметов это тоже касается. Кое-что помню, но недостаточно, многое забыл. Сань, у меня из-за этого несколько вопросов возникло, по школе и классу. Просветишь?
— Задавай свои вопросы, — кивнул Русин.
— Расскажи немного о классе. Интересно, кто,чем дышит. Начнем с Тани. Грудастая такая, вчера доклад должна была на комсомольском собрании прочитать о ситуации на Ближнем Востоке.
— Ивченко, что ли?- ухмыльнулся Саша. — Рудик говорил, она к тебе заходила.
— Она самая. Кто родители, что из себя представляет? Я заметил — хорошо прикинута — дутики, куртка болоньевая, вроде зарубежная.
— У неё родители — большие шишки. Мать — парторг нашего завода «Агрегатмаш». Отец в райкоме работает. Танька в них пошла, активистка, комсорг класса. Хочет дальше карьеру делать.
— Да какая на хрен карьера? — удивился Андрей. — Девяносто первый год на дворе. КПСС и клятых партократов в каждом дворе костерят. «Огонек», «Взгляд» не успевают статьи и передачи штамповать о преступлениях кровавых коммуняк. Вчера толпа к райоделу притопала претензии предъявлять, мол, до сих пор маньяка не поймали. Орали, что это кто-то из кровопийц-партократов детей убивает, а менты их прикрывают. А Танька и Хомяков всё ещё в комсомол играются, доклады читают о международном положении. Да кому эти доклады нужны?
— Согласен, никому, — улыбнулся Русин. — Но здесь провинция, много людей со старыми взглядами, за традиции держатся. Это в Москве быстро всё меняется, у нас сложнее. Танька, например, говорила, что все эти разоблачения скоро прекратятся, уйдут в прошлое и всё будет как раньше, при Брежневе. Думаю, она слова родителей повторяет и сама в это верит. И директриса ничего менять не торопится. У неё дома, по слухам, вообще портрет Сталина в шкафу стоит, представляешь?
— Представляю, — кивнул Андрей. — Бывает. А как тебе Таня как человек?
— Если не брать в расчет её активность, нормальная девчонка, не хуже и не лучше других. Требовательная, но не хамовитая, в трудную минуту всегда поможет. Учителям не ябедничает, всегда старается сама разобраться. Но если подведут или подставят,
— А что о Георгадзе скажешь, и его дружке смазливом таком с черными волосами?
— Антоне Лесине, с которым он за партой сидит? — уточнил Русин, дождался утвердительного кивка и ответил:
— Оба при деньгах и с задранными носами. Козырных из себя корчат. Георгадзе раньше вольной борьбой занимался. Перворазрядником стал, готовили к чемпионату страны. Не захотел.
— Почему? — полюбопытствовал Максимов.
— Зажрался просто, — честно ответил Русин. — Он вообще с золотой ложкой во рту родился. Родители ещё с семидесятых на нашем и московском рынке стояли. Договаривались с директорами совхозов и колхозов, гнали машины с виноградом, персиками, мандаринами и другими фруктами, одну за другой. Сейчас Бадри Андросович, отец Мишки, большими делами в Москве занимается. По слухам, за бугор холодильники, электробритвы и другие товары составами гонит. Давид, средний брат продолжает торговать на нашем рынке, что-то в Москву возит. У него здесь парочка магазинов — продуктами барыжит,мясо продает: балык, буженину, колбасы копчености разные. Правда по цене в два-три раза больше государственных, но люди, у кого деньги есть, берут.
— А рэкетиры наши? — удивился Андрей. — Неужели они таких жирных барыг не доят? Непорядок.
— Ха, да кто их тронет, — совсем развеселился Русин. — Они, конечно, бандитам платят, но чисто символически для отмазки. Я же тебе самого интересного не рассказал. Старший брат Авто, на зону загремел в начале восьмидесятых. Была какая-то темная история с поножовщиной на рынке. Тогда Андропов генсеком был, отмазать не получилось. Поехал Авто зону топтать. Родственники подсуетились, через три года организовали ему условно-досрочное. Теперь Авто — важный человек. Бригадир зареченских, на самого Черного работает. Мишка хвастал, стал правой рукой пахана. Модный такой, на вишневой «девятке» по городу рассекает.
— Да? — Максимов вспомнил кавказца, утренний побег от бандитов и призадумался. Получается вчера утром он встретил Авто Георгадзе, тот его заметил, и даже захотел пообщаться поближе. И гнались за ним зареченские бандиты — люди старшего брательника Мишки. Хреново, могут вычислить. Только попал в девяносто первый и как назло: опять проблемы с бандитами образовались…
— Вообще-то Мишка не такой плохой. Во всяком случае, не жадный. Пару раз весь класс в кино, кафе водил, на свои угощал, — добавил Саша. — Хотя, наверно, больше перед Леной понтовался.
— Это Колокольцевой что ли? — уточнил Андрей.
— Ага, — кивнул Русин.
— Они — пара?
— Не совсем, Лена скорее позволяет за собой ухаживать, провожать до дома, принимает подарки, но авансов никаких не дает.
— Ладно, к ней ещё вернёмся. Что о его дружке Лесине скажешь?
— А что говорить? — ухмыльнулся Саша. — Неужели не помнишь, чей он сынок?
— Говорил уже, у меня амнезия посттравматическая, — терпеливо напомнил Максимов. — Так что там с его папашей?
— Его папаша — первый секретарь горкома — Лесин Владимир Петрович, — торжественно объявил Русин. — Вопросы есть?