Кровавое дело
Шрифт:
— Merci, monsieur, — прошептала Софи.
Молодая женщина казалась в высшей степени испуганной, что очень удивило Рене Дарвиля.
— Вы знаете этого Сухаря? — спросил он.
— Да, — ответила она скорее жестом, чем голосом.
— Почему вас встревожило имя Риго?
— Почему? — повторила Софи с видом помешанной. — Вы хотите знать, почему?
— Да.
— Потому что это имя — мое…
— Ваше?
— У меня есть брат… слышите? Понимаете? У меня есть брат, которого зовут Оскар Риго!
Рене задрожал. Софи продолжала
— Но нет… Я сошла с ума! Брат три года как в Африке. Это добрый малый, порядочный лентяй, весельчак, но он не обидит и мухи — не может быть, чтобы его обвинили в убийстве. Теперь я уверена: дело идет о ком-то другом, но в первую минуту я до смерти перепугалась.
— Ваше волнение вполне естественно, но ни на чем не основано: простое сходство имен, вот и все.
— Я узнаю наверное.
— Каким образом?
— У monsieur… У моего судьи. Я выпрошу у него позволения повидать в Мазасе двойника моего брата. Но довольно заниматься делом, которое касается одной меня! Пойдемте обедать!
Рене вышел вместе с Софи, без церемонии взявшей его под руку. Молодая женщина так нежно опиралась на его руку, что его бросало в жар.
Тихим шагом они дошли до ресторана «Лаперуз», где Рене спросил отдельный кабинет, а Софи заказала обед. Без пяти минут девять Софи надела шляпу, попросила Рене подождать ее полчаса, вышла из ресторана, дошла до улицы Дофин и поднялась к себе. В двадцать минут десятого она вернулась.
— Вы теперь свободны? — воскликнул Рене.
— Да, и на этот раз совсем.
— Куда мы пойдем?
— Может быть, теперь удобно посетить ваше жилище, как вы думаете?
Рене был того же мнения. Софи взяла его под руку, и влюбленные направились к улице Невер.
На следующий день господин де Жеврэ распорядился, чтобы нотариус, уполномоченный исполнить последнюю волю Жака Бернье, явился в суд в два часа. Затем он подписал приказ о переводе Оскара Риго из Мазаса в Консьержери, чтобы иметь его всегда под рукой. В десять часов следователю доложили о приходе Оскара Риго, и он только хотел велеть его привести, как вошел начальник сыскной полиции.
— Ездили вы в «Hotel Dieu» на допрос к раненому?
— Да, но без всякого результата: он в таком состоянии, что я не мог задать ни одного вопроса.
— Врачи не надеются на выздоровление?
— Нет, напротив, они считают выздоровление если не несомненным, то возможным.
— Хорошо, мы подождем. Я телеграфировал марсельскому прокурору, чтобы он немедленно выслал в Париж того торговца ножами на набережной Братства и кого-нибудь из служащих при отеле «Beausejour», имеющего возможность опознать личность убийцы.
— Позвольте спросить, допрашивали вы Анжель Бернье?
— Нет, я хочу приняться сперва за Риго.
— Вас предупредили,
Изумленный открытием, сделанным в его квартире, Оскар Риго протестовал, кричал, клялся в своей невиновности. В Мазасе, немножко придя в себя, он принялся спокойно раздумывать о своем положении.
«Однако же надо им доказать, что не я совершил преступление, — думал носильщик, — но каким образом? Я сделаю письменное признание следователю».
Он обратился со своей просьбой к сторожу, и ему принесли все нужное. Сосредоточив внимание на работе, имеющей для него такое важное значение, он стал вспоминать, начиная с отъезда из Алжира: свой приезд в Марсель, отъезд оттуда и все подробности путешествия. Вдруг он испустил радостное восклицание, и его истомленное лицо просияло.
— Ах, я положительно становлюсь идиотом! — пробормотал он. — Я тщетно ищу свидетелей, а совсем забыл про одного, которому должны поверить. Следователь утверждает, что я останавливался в отеле «Beausejour» на набережной Братства в Марселе. Так хорошо же, я потребую, чтобы допросили содержателей отеля «Beausejour» и «Алжир», где я провел четыре или пять дней: посмотрим, как-то первый из них опишет меня.
Поразмыслив и закончив свой труд, Оскар совершенно успокоился.
Когда на другой день ему объявили, что поведут на допрос, он положил в карман свои записки и почувствовал себя в силах бороться. Одним словом, он с улыбкой встретил двух полицейских, пришедших за ним.
— Если вы не лишены здравого смысла, на что я надеюсь, вы сообразили, что бесполезно дальше запираться, — произнес господин де Жеврэ. — Ваша соучастница, руководившая вами, арестована. Она дала такие показания, что мои подозрения касательно вас превратились в полную уверенность. Признайтесь и вы, если хотите, чтобы правосудие отнеслось к вам милостиво.
К великому удивлению господина де Жеврэ, Оскар вовсе не казался пораженным или взволнованным его словами. Вместо того чтобы побледнеть, задрожать, упасть духом, как человек, не способный дальше скрывать свою вину, он нисколько не смутился и возразил:
— Прошу извинить, господин судья, я не хотел бы вас оскорбить, но на меня взваливают уж слишком много.
— Не только Жак Бернье убит вами, — перебил господин де Жеврэ, — но вы покушались еще на дочь вашей сообщницы.
Носильщик разразился громким смехом.
— Эта шутка положительно становится глупой! Я предвижу минуту, когда меня обвинят в убийстве всех людей, умерших в течение двух недель. Ведь это комедия!
— Думайте о ваших словах! Не забывайте об уважении к правосудию! — сказал строго де Жеврэ.
— О, я преисполнен уважения и докажу вам его, не дозволив идти по ложному следу, иначе над вами вдоволь посмеются. Вы, как честный человек, стремящийся только к одной цели — к открытию истины, — не можете отказаться выслушать мои оправдания и должны помочь мне доказать мою невиновность.