Кровавое дело
Шрифт:
Затем он осмотрелся и продолжал:
— Не забыли ли они здесь чего-нибудь?
Вдруг взор его упал на валявшуюся в углу бумагу, брошенную Луиджи после того, как он вынул обернутые ею съестные припасы. Посреди одного листа он заметил клеймо торгового дома.
— О! Адрес: Вердан, кондитер, улица Клиши… Надо припрятать, можно навести там справки. — Затушив свечи в столовой, он вернулся в залу, улегся на диван, совсем измученный происшествиями, и скоро крепко заснул.
Заслышав поспешные шаги по направлению
— Стойте! — произнес наконец шепотом оружейник, останавливаясь. Пароли охотно повиновался, так как задыхался от усталости.
— Теперь мы довольно далеко, — продолжал Луиджи, — если бы нас преследовали, мы слышали бы шум шагов. Мы напрасно встревожились! Испугались людей, мирно возвращавшихся домой бегом, чтобы согреться. Девочка вместе с каретой и лошадью на дне Марны — это самое главное. Марна глубока и не скоро обмелеет… Когда все это найдут, то объяснят происшествие несчастным случаем. Вот мы и отдохнули, отправимся-ка в дорогу: в час пополуночи мы уже будем дома.
Анджело и Луиджи ускорили шаги и, дойдя до Кретельского моста, перешли его и двинулись дальше по противоположному берегу Марны.
Пробило половину первого в ту минуту, как они дошли до улицы де Курсель. Пароли отворил дверь своей квартиры, и они вошли. Первым делом Пароли сбросил ливрею кучера и надел пальто. Рубашка Анджело застегивалась тремя маленькими золотыми запонками с бирюзой, окруженной мелкими жемчужинами.
Две запонки побольше, но совершенно такого же рисунка, были вдеты в манжеты. Переодеваясь, Пароли заметил, что у него не хватает одной маленькой запонки.
— Черт возьми, как это я потерял ее? — бормотал он. Компаньоны вышли из квартиры и поехали в глазную лечебницу.
Леон Леройе провел ужасную ночь, тревожимый тяжелыми кошмарами. Он встал рано и, выйдя из дома, сел в фиакр и приказал кучеру ехать в суд. На вопрос служителя, что ему угодно, он ответил:
— Мне нужен адрес товарища прокурора господина Фернана де Родиля.
— Господин де Родиль уехал из Парижа несколько дней назад.
— Какая досада! У меня к нему очень важное дело.
— Я сообщу вам его адрес, напишите письмо, ему перешлют.
Служитель вынул из ящика книгу, перелистал ее и сказал:
— Господин товарищ прокурора живет на улице Бонапарта, номер 22.
Поблагодарив, Леон сел в карету и крикнул:
— Улица Бонапарта, 22!
Сын дижонского нотариуса бросился по лестнице и на площадке второго этажа остановился перед полурастворенной дверью. На его звонок вышел лакей и в то же время товарищ прокурора в дорожном костюме прошел по передней. Он замедлил шаг, желая посмотреть, кто позвонил. Леон узнал его с первого взгляда, да и тот, видимо, припоминал,
— Что вам угодно, сударь? — спросил слуга.
— Можно видеть барона Фернана де Родиля?
Товарищ прокурора подошел поближе и произнес:
— Я только что приехал…
— Я вас не задержу, дело очень спешное.
— Войдите!
И Фернан провел молодого человека в свой кабинет.
— Я с вами уже встречался, но никак не могу припомнить, где и когда?
— Я имел честь видеться с вами в Сен-Жюльен-дю-Со две недели назад в доме господина Дарвиля.
— Теперь вспомнил, вы — сын дижонского нотариуса, вас зовут Леон Леройе.
Леон, глядя прямо в глаза барона, произнес:
— Я пришел спросить у вас, что с Эммой-Розой, вашей дочерью?
Судья отступил, потом прошептал, стараясь сохранить присутствие духа:
— Я вас не понимаю!
— В самом деле? — воскликнул Леон вне себя. — А, вы меня не понимаете, вы, который приказали арестовать невинную мать и грубо выгнали из родительского дома больную девочку? Вы ненавидите, неизвестно по какой причине, женщину, бывшую вашей любовницей, и свою дочь! Эмма-Роза нашла убежище у преданной, честной служанки. Вчера она исчезла, и никто не знает, куда. Я требую у вас отчета в аресте Анжель Бернье и в исчезновении ее и вашей дочери.
Леон говорил с лихорадочным жаром, голос его дрожал от справедливого гнева.
Фернан де Родиль был поражен манерами и словами молодого человека. Когда Леон замолк, он ответил голосом тихим и медленным, стараясь придать ему твердость:
— Я не знаю, сударь, кто вам поведал тайну моей молодости, но в настоящую минуту меня поражает не открытие моего секрета, а новость, которую вы сообщили, и обвинение против меня…
— Вы не признаете его справедливым?
— Я мог бы не удостоить вас ответом, но ваше доброе намерение очевидно, и я хочу объясниться… Вы сказали, что madame Бернье арестована?
— Да, несколько дней назад, как отцеубийца.
— Если madame Бернье в тюрьме — о чем я не знал, — то, значит, нельзя было оставить ее на свободе.
— Неужели вы осмеливаетесь считать несчастную женщину соучастницей в убийстве отца и в покушении на жизнь дочери?
— Я был далеко от Парижа и не знаю, что здесь произошло в мое отсутствие, но не сомневаюсь, что madame Бернье не была бы арестована без важных причин. Вы сейчас говорили об Эмме-Розе… ее дочери…
— И вашей!
— Пусть будет так, и моей, я не отпираюсь… Увлечение молодости не есть преступление. Если с тех пор, как я увиделся с Анжель Бернье, я не обошелся с нею по-дружески, то это потому, что мы встретились при исключительных обстоятельствах и моя прежняя любовница выказывала ко мне явное отвращение.
— Вы ее безжалостно бросили вместе с ребенком, разве она могла вас после этого любить и простить?
— Вы не судья моих действий! — высокомерно произнес Фернан де Родиль. — Да, впрочем, по какому праву вы вмешиваетесь? Что вам за дело?