Кровавое дело
Шрифт:
— Ну, да. Это «Серж Панин». Ее уже играли в Батиньоле, а Дарнала, который, конечно, не откажется оказать мне услугу, дублировал эту роль в театре «Жимназ», вместе с Марэ, поэтому он уже ее знает.
— А, так вы желаете дать себя послушать в «Серже Панине», — проговорил Анджело, и бледное, красивое лицо его просияло.
— Ну разумеется. Я ведь говорила вам, что в провинции пользовалась в этой пьесе громадным успехом и поэтому совершенно уверена в себе.
— Ну, так и ставьте ее как можно скорее! В одном из театров, о которых я вам говорил,
— За мной дело не станет. Завтра я снова пойду повидаться с директрисой, до репетиции, и уверена, что она будет в восторге от моего предложения. Только…
Жанна Дортиль остановилась.
— Только что? — спросил Пароли.
— Она захочет, чтобы на первое представление я взяла для себя часть залы.
— Я беру у вас ложу и плачу за нее двести франков, затем ручаюсь, что и несколько других будут взяты по этой же цене.
— О, в таком случае все пойдет как по маслу! — в восторге воскликнула дочь консьержки. — Я устрою не только возобновление пьесы, но и приличный ангажемент Дарнала. Он иначе не пойдет. Не очень-то я люблю этого Дарнала. Красавец-то он красавец, об этом и толковать нечего, но уж чересчур важничает. До того надоел рассказами о своих любовных приключениях со светскими женщинами!
— Я только что соображал, сколько у меня найдется знакомых, на которых я мог бы рассчитывать, — прервал ее Пароли, — и выходит, что я беру у вас пять лож по двести франков за каждую.
— Тысяча франков! — с изумлением проговорила Жанна.
— Да, и я могу уплатить их вам тотчас же, но при одном условии…
— Принимаю заранее. Какое условие?
— Вы никому ни слова не скажете о том, что именно побуждает вас поставить эту пьесу.
— Я буду нема, как рыба. Вы только подумайте, ведь дело идет о моем будущем, неужели же я сама расстрою его?
— Желаете вы получить теперь же стоимость ваших пяти лож?
Анджело открыл портфель, вынул оттуда банковский билет в тысячу франков и подал его Жанне Дортиль, которая не заставила просить себя и уже готовилась высказать ему благодарность очень горячо, но Пароли не дал ей на это времени.
— Теперь я должен оставить вас, — проговорил он, вставая, — но я скоро вернусь, чтобы узнать, чем закончились ваши переговоры с директрисой Батиньольского театра.
— О, будьте спокойны, раз я выложу перед ней чистые денежки, затруднений не будет.
— Итак, до свидания, mademoiselle Жанна.
— До скорого, господин доктор.
Дочь консьержки крепко пожала руку будущему покровителю и вышла, крайне довольная тем, что успела сцапать тысячефранковый билетик, но оскорбленная и удивленная тем, что доктор так глупо, по ее мнению, принял ее горячие изъявления благодарности.
Оскар Риго вернулся к сестре довольно поздно.
Софи поджидала его с обедом.
Оба они,
Девушка чувствовала себя менее разбитой, чем накануне, но в душе страдала ужасно.
Туман, стоявший у нее в глазах и застилавший все предметы, становился все гуще и гуще. Яркий дневной свет казался ей обыкновенными сумерками. Несчастную мучил страх окончательно потерять зрение, но она никому не говорила ни слова о своих тайных терзаниях.
Софи отправилась со своей служанкой привести в порядок квартирку брата. Она решила, что впредь, до какой-либо перемены, Мариетта будет ходить к Эмме-Розе каждое утро, чтобы убирать и стряпать.
После обеда решили перевезти девушку в ее новое жилище. Мариетта сходила за каретой, в которой они и отправились все трое.
Эмму-Розу устроили в ее комнатке, где пылал яркий огонь. Софи поспешила уложить ее в постель.
Оскар поцеловал сестру и ушел к себе в комнатку, расположенную у входных дверей, как настоящая конурка сторожевой собаки.
Леон Леройе, расставшись с Фернаном де Родилем и Ришаром де Жеврэ, вернулся на Неверскую улицу, где его ждал Рене Дарвиль.
Отчаяние сына нотариуса, сквозившее в каждом слове и взгляде в то время, когда он передавал Рене обо всем случившемся, поразило и испугало последнего.
Леон лег в постель, стуча зубами от лихорадки, с глазами, полными слез, мысленно измеряя ту страшную пустоту, которую произвело в душе его разрушение радужных надежд и мечтаний, и пламенно призывая смерть, на которую он смотрел теперь как на единственную избавительницу.
И в то время, когда Леон, как слабый ребенок, изнемогал под бременем горя, та, которую он так страстно любил и так горько оплакивал, не надеясь более никогда в жизни свидеться с нею, находилась почти около него, по другую сторону переулочка, и так близко, что они могли бы, высунувшись из окон, протянуть друг другу руки.
Но за лихорадкой последовало полное изнеможение, и около полуночи молодой человек уснул. Сон его был тяжел и ежеминутно прерывался ужаснейшими кошмарами.
Оскар Риго, проспав, как сурок, до самого утра, был разбужен Мариеттой, которая пришла, во-первых, для того, чтобы от имени своей госпожи осведомиться о здоровье Эммы-Розы, а затем — чтобы приготовить ей поесть.
Оскар поспешно оделся и снова отправился на поиски. На этот раз он направил свои стопы по кварталам, расположенным около тюрьмы Сен-Лазар.
Он пошел по предместью Сен-Дени, начиная от бульвара и не переставая на ходу расспрашивать всех встречных и поперечных.
Таким образом он дошел до угла улицы Шато-До, где Пароли останавливался накануне, чтобы вручить посыльному пакет, который он послал Анжель Бернье.
На углу улицы находилась лавочка виноторговца, на одном из окон которой крупными буквами красовалась надпись: