Кровавый глаз
Шрифт:
Я не знал, верно ли последнее утверждение, но мне показалось, что оно должно будет особенно больно ужалить такого гордого человека, как Сигурд. Я сам уже увяз по уши и не видел смысла выбираться из трясины.
— Я умер бы, выпив этот мед? — спросил Сигурд, сверля меня взглядом.
Так стальной бурав вгрызается в древесину.
— Думаю, да, мой господин, — сказал я. — Завтра ты умер бы, а отец Вульфверд объявил бы, что это дело рук Господа Бога.
— Этот надутый боров похвалялся бы, что христианский бог могущественнее, чем Один, Отец всех! — взревел Сигурд, хватаясь за рукоятку меча.
Тут Вульфверд плюнул мне в лицо, сунул руку в длинный широкий рукав своей рясы и бросился на ярла. Я увидел в кулаке священника нож. Норвежец тоже его заметил, с поразительной проворностью отскочил назад и выхватил меч.
— Отец всемогущий!.. — завопил Вульфверд, а Сигурд шагнул вперед и с размаху опустил клинок ему на макушку.
Ноги священника подогнулись. Он зашелся в предсмертной конвульсии и рухнул на землю, сжимая деревянный крест. Из раскроенной головы выплеснулись серые мозги.
Мужчины Эбботсенда закричали ругательства, оглядываясь на Гриффина. Наверное, в свете очага они увидели сомнение в глазах бывалого воина.
— Вульфверд был слугой Господа! — взревел охотник, пока люди выбегали из зала на улицу. — Священником, Сигурд! — крикнул он, гневно глядя ярлу в лицо.
Скандинавы поспешно хватали оружие, а мужчины Эбботсенда выбегали в ночную темноту. Эльхстан опустился на колени перед Вульфвердом, но я схватил старика за плечо, поднял и поволок прочь. Не в силах поверить в то, что произошло у меня на глазах, я вытолкал мастера на свежий воздух.
Скандинавы без суеты строились в боевой порядок. Каждый воин прикрывал щитом не только себя, но и соседа. Быстрота и слаженность их движений вызывала страх. Но и деревенские мужчины тоже становились в темноте в плотную линию, сжимая копья и мечи. Из домов на подмогу бежали другие, со щитами и шлемами.
— Уходим отсюда, Эльхстан! — воскликнул я, только теперь заметив, что небо на востоке тронул кроваво-красный рассвет. — Это уже не остановить. Бежим!
Но старик тряхнул головой и отстранился. Когда я попытался снова его схватить, он ударил меня по руке и прокаркал что-то очень похожее на ругательство. В этот момент две шеренги сошлись. Ночная тишина огласилась первыми криками и стонами. Я увидел, как Гриффин погрузил свой меч в горло скандинава, и выпустил старика столяра.
«Что ты наделал? — воскликнул мой рассудок. — Пошел против священника! Теперь люди, которых ты знал, умирают. Их кровь будет на твоих руках».
Я бросился в дом Эльхстана за охотничьим луком, моля Бога о том, чтобы успеть пронзить стрелой черное сердце хоть одного язычника до того, как все будет кончено. Я настежь распахнул дверь, в кромешной темноте больно налетел грудью на стол, на ощупь нашел все, что нужно, и побежал обратно, на звуки битвы, сжимая лук, тетиву и колчан со стрелами. Многие селяне уже лежали на земле. Их влажные внутренности, вывалившиеся из распоротых животов, блестели в тусклых предрассветных сумерках, но остальные продолжали сражаться. Они ругались, когда им приходилось наступать на убитых товарищей.
Гриффина сразил сам Сигурд. Увидев, как из рассеченной головы несчастного потекла струя яркой крови, я поразился, насколько легко скандинавы в кольчугах-бриньях расправлялись с противниками, не имевшими доспехов.
Эльхстан указал в сторону охотника и что-то промычал, сжимая мне плечо.
Я лихорадочно натянул тетиву и прошептал:
— Знаю, старик.
У меня в душе все болело, потому что Гриффин был мне другом. Я положил стрелу на тетиву, натянул ее, задержал дыхание, потом медленно выпустил из себя воздух.
— Умри, ублюдок язычник!
Какой-то скандинав судорожно дернулся, получив стрелу в плечо. Я достал из колчана новую, заметив, как кузнец Сивард пошатнулся и с криком упал лицом вперед, сжимая копье, торчащее из живота. Я выпустил вторую стрелу, но она пролетела мимо. Когда я снова натянул лук, тетива лопнула и больно хлестнула меня по лбу.
Скандинав, которого я поразил, двинулся на меня, не обращая внимания на кровь, вытекающую сквозь звенья кольчуги. Я шагнул ему навстречу и попытался ударить луком в лицо, но он перехватил эту изогнутую палку, вырвал ее у меня из рук и врезал мне кулаком в подбородок. Я упал лицом в зловонную грязь, но успел увидеть, как скандинав повалил старика Эльхстана и с размаха пнул его ногой.
Вскоре все было кончено. Лишь один норвежец был убит, но все те шестнадцать селян, что им противостояли, лежали на земле в лужах собственной крови. Скандинавы быстро прикончили раненых, оставив в живых только Гриффина. Его волоком протащили по грязи к воину с проницательным взглядом и застежкой в виде волчьей головы. Да, именно к Сигурду.
— Ты умрешь, но прежде увидишь, как твою деревню поглотит огонь, — прорычал ярл, указывая на дома, над соломенными крышами которых поднимался дым очагов, словно начинался еще один совершенно обыкновенный день. — Даже в загробной жизни ты будешь помнить о том, что навлек смерть на своих людей.
— Пусть дьявол помочится тебе в череп, — с трудом выдавил Гриффин.
Кожа, содранная вместе с волосами, лоскутом свисала с его головы. Под ней виднелись проломленные кости черепа. Струйки крови нитями паутины стекали по лицу раненого и срывались каплями с короткой бородки. Однако тело бывшего воина упрямо отказывалось умирать.
— Придет Судный день, и ты станешь молить Христа о прощении, — хрипло пригрозил он. — Клянусь, что так будет! — Доблестный Гриффин улыбнулся, произнося эти слова.
Сигурд рассмеялся и ответил:
— Ваш Белый Христос слаб. Это бог женщин. Говорят, он благоволит трусам и шлюхам.
Остальные язычники закивали. Некоторые из них вытирали лезвия своих мечей о трупы.
— Тебя нельзя назвать слабым, англичанин, — продолжал Сигурд. — Сегодня ты убил великого воина.
Ярл нахмурился и бросил взгляд на мертвого скандинава, который без кольчуги выглядел ничуть не более свирепым, чем обычный молодой парень из Эбботсенда, если не считать многочисленных шрамов, покрывавших его белую кожу.