Кровавый глаз

Кристиан Джайлс

Я наблюдал за служителем божьим краем глаза и увидел, как у него с лица схлынула вся краска. Маугер, идущий следом, ухмыльнулся. Должен признаться, мне доставляло удовольствие издеваться над монахом, хотя я и понимал, что в этом нет чести. Я был подобен ребенку, который отрывает мухе крылья или режет пополам дождевого червяка. Это было жестоко, но весело.

— Парень, а как получилось, что ты оказался со скандинавами? — спросил Маугер.

Умирающее солнце сверкнуло на браслетах, которыми были унизаны его могучие руки, покрытые татуировкой. Сейчас уже мало кто шел в кольчуге, хотя Халлдор, к примеру, ее вообще никогда не снимал. Наверное,

он предпочел бы иметь ее вместо кожи, если бы такое было возможно.

— Я присоединился к ним по собственной воле, — солгал я. — Жизнь людей в нашей деревне не отличалась от овечьей. — Мне показалось, что примерно так выразился бы Свейн Рыжий.

— Полагаю, немой старик тоже пошел со скандинавами по собственной воле, — с усмешкой сказал здоровяк, и я понял, что ему известна вся правда.

Я оглянулся на старого столяра и ощутил укол стыда за то, что не шел вместе с ним в конце колонны. Но Эльхстан по-прежнему злился на меня, а мне нечего было ему сказать. К тому же Сигурд попросил, чтобы я шел вместе с ним впереди, и этим стоило гордиться.

— Эльхстан был всегда очень добр ко мне, — сказал я.

— У Ворона сердце норвежца, Маугер, — сказал Сигурд, шагнув к нам, и взъерошил мне волосы.

— Говорят, что у вас, язычников, черные сердца, — сказал Маугер. — Но я в это не верю.

Его лицо, скрытое густой бородой, было твердым, словно высеченным из камня, и лишенным какого-либо выражения.

— Это действительно так! — воскликнул отец Эгфрит. — Сердце язычника черно, как сажа, и пусто, словно живот епископа в Великий пост.

— Чушь, святой отец! — возразил Маугер. — Мне уже приходилось убивать датчан. Внутренности у них такие же алые, как и у нас с тобой. — Великан криво усмехнулся. — Хотя их сердца поменьше наших, — добавил он, стискивая кулак.

— Это были младенцы, Маугер? Те датчане, которых ты убил? — спросил Сигурд и подмигнул мне. — Они сосали материнскую сиську, когда ты с ними расправился?

Норвежцы рассмеялись, и я вместе с ними, но отец Эгфрит напрягся и посмотрел на Маугера. Он явно опасался стычки. Тут меня охватила дрожь, ибо я не хотел сражаться с этим великаном. Он убил бы меня за то время, которое требуется сердцу — неважно, алому или черному, — чтобы сделать всего один удар. Но английский воин лишь яростно сверкнул глазами, и я испытал облегчение, потому что одной ненависти мало. Для убийства необходим еще и обнаженный меч.

Вечером воин по имени Арнвид сварил похлебку из баранины, репы, грибов и овса. Когда она была готова, я отнес миску с дымящимся варевом Эльхстану, который уже спал среди твердых ветвей упавшего бука, натянув до подбородка меховую накидку. Я тронул его за тощее, костлявое плечо. Старик приоткрыл один глаз, скорчил гримасу и пробормотал какое-то ругательство.

— Тебе необходимо подкрепить силы, Эльхстан, — сказал я, опуская миску ему на колени, чтобы он уже сам решал, есть ему похлебку или выплеснуть на землю. — Хотя, наверное, лучше было бы сначала попросить монаха ее благословить, — добавил я, кивая на еду.

Эльхстан поднес миску к лицу, принюхался и неодобрительно сморщил нос.

— Я тоже не думаю, что Арнвид хорошо готовит, — с ухмылкой сказал я.

Старик пробурчал что-то нечленораздельное и жадно набросился на похлебку. При этом он продолжал смотреть мне в глаза так пристально, что я ощутил боль. Эльхстан был для меня отцом, делил со мной кров и еду и, что самое главное, принял меня, в то время как остальные

отвергли. Но все это ушло в прошлое. Подобно тому как при пробуждении тают сны, мои воспоминания о том времени рассеивались, заменялись новой суровой реальностью, той самой, которой жаждала моя юность с присущими ей жизненными силами и честолюбием. Я становился частью этого братства язычников, впитывал в себя опыт норвежцев, их верования и предания. Так дерево пускает корни глубоко в землю в поисках воды. Однако каждый такой корешок был подобен гвоздю предательства, вколоченному в сердце старого столяра. Я чувствовал это по тому, как он на меня смотрел, и мне было стыдно.

— Ешь, старик, — сказал я и вытер каплю похлебки с седой щетины, торчащей у него на подбородке.

Внезапно Эльхстан схватил меня за прядь волос над левым ухом и с силой дернул. Я не понял, хотел ли он меня ударить или обнять. Тут старик издал какой-то гортанный звук, кивнул и неловко погладил меня по голове.

— Я вернусь и проверю, что ты съел все до последней капли, — предупредил я, указывая на похлебку, приготовленную Арнвидом.

Затем я встал, чувствуя лицом жар костра, и пошел прочь от старика, тщетно стараясь сглотнуть подступивший к горлу комок.

Позднее в тот вечер воин по имени Аслак прервал наши занятия с Бьорном. Он был таким же худым, как Флоки, с твердыми, упругими мышцами. Я видел его в бою. Он передвигался очень быстро. Его обманные выпады были безукоризненными, этот воин не наносил безрезультатных ударов. В нем была какая-то холодная уверенность. Теперь Аслак хотел сразиться со мной.

— Бьорн и Бьярни научили тебя тому, как сражаются наши женщины, — усмехнулся он, показывая желтые зубы. — Теперь, Ворон, пришло время узнать, как это делают настоящие мужчины.

Бьорн насмешливо поклонился, отошел в сторону и сел рядом с братом. Аслак взял деревянный меч и несколько раз рассек им воздух.

— Я предпочел бы сразиться с тобой чуть попозже, когда ты немного подрастешь, — сказал я.

Даже за такой короткий срок плечи мои стали шире, мышцы на руках надулись, а самоуверенность расцвела в полную силу. Мое тело жадно поглощало занятия и теперь жаждало серьезного испытания.

Аслак услышал оскорбление, улыбнулся и вдруг набросился на меня словно молния, летящая из колесницы Тора. Я вскинул левую руку, принимая удар на щит, и отскочил назад. Аслак снова обрушил на меня град ударов. Некоторые из них мне удалось отразить, многие попали в плечи, а один пришелся вскользь по голове.

— Свейн, шлем! — крикнул я.

Кстати, голова Аслака уже была защищена. Я поймал брошенный шлем, нахлобучил его и издал глухой рев, подобный тем, что испускал Сигурд в зале Эльдреда. Затем я ринулся вперед и что есть силы опустил деревянный меч на щит Аслака. На этот раз он вынужден был перенести свой вес на ногу, отставленную назад, но ухитрился ткнуть щитом мне в лицо. Я почувствовал, как хрустнул мой нос. Рот у меня наполнился кровью, слезы затуманили взор. Я отбросил меч, схватил щит, сорвал его с руки противника и резко выбросил вперед. Аслак получил удар, пошатнулся, отступил, споткнулся о выставленную ногу Свейна и упал на землю. Я набросился на него, схватил за горло и ударил шлемом в лицо. Меня переполняла ярость, однако Аслак каким-то образом высвободился и крепко врезал мне в глаз. Я попытался подняться, но кулаки продолжали мелькать, разбивая мне скулы и подбородок. Затем весь окружающий мир померк, как будто я ослеп.