Кровавый песок
Шрифт:
— Ну, ты не очень-то рефлексируй, — успокоил Щербак. — Я тоже себя чувствую полным идиотом. Может, выпьешь, все-таки? Кстати, — тут Коля помялся. — Насчет богатых вдовушек. Звонил Юрец Гордеев, страшно перепуганный. Сказал, что Меньшова передала, если через день мужа не найдем, хоть живого, хоть какого — нам хана.
— Что это значит — хана? — удивился Денис. — Что она имеет в виду?
— Юрец объяснил так, что мол, бабки она у нас тогда обратно заберет. Совсем озверела баба. Дэн, может, попробуем не отдать, а?
— Что вы городите?! — окончательно возмутился Денис. — Что ты, что Гордеев?!
Бандерас
Как
Зачем его вообще сюда засунули? Под невменяемого он не косил, значит, можно было наверняка ограничиться стандартными психо-тестами прямо в тюрьме. Нет же, посадили к шизикам. И главное, адвокат был вроде как бы даже доволен.
А больничка, однако, мало напоминала пансион на Лазурном берегу. Палаты одинаковые до безобразия, отличающиеся друг от друга разве что степенью обшарпанности. Кровати с продавленными скрипучими сетками, вонючие сплющенные матрасы, нары в СИЗО были намного удобнее. Да еще на ночь всем без исключения надевали смирительные рубашки, а большинству для верности вкатывали по шприцу какой-нибудь особо успокаивающей дряни.
Впервые в жизни Вениамин страдал от бессонницы. Соседи спали, вздрагивая, постанывая, бормоча и вскрикивая что-то нечленораздельное. Но в редкие минуты тишины становилось еще муторней. Он тоже ворочался, пытаясь поудобнее устроится, но это было совершенно невозможно.
Двадцатипятилетний Колян на соседней койке взвизгнул: «Мамочка!» и завозился, скрипя зубами. Выглядел он в свои двадцать пять на все сорок пять — совершенно седой, изможденный, с ввалившимися глазами и трясущимися руками. Перед медперсоналом Колян неизменно опускал взгляд и щерился улыбкой идиота, а за их спинами в бессильной злобе, брызгал слюной и нашептывал не менее идиотские, чем улыбка, и явно невыполнимые угрозы в адрес всех поголовно: медсестер, санитаров, врачей, следователей и неизменно «черножопых», стараниями которых он, по его мнению, сюда угодил. Дело в том, что Колян в пьяной драке на какой-то вечеринке зарезал молодого чеченца, который якобы клеился к его девушке. Убийство было не умышленное, даже вполне можно было бы ограничиться обвинении в превышении необходимой обороны, только убитый оказался единственным сыном какого-то большого кавказского авторитета, а Коляна вот засунули в психушку. Папаша-авторитет придумал ему наказание почище колонии или мгновенной смерти. Судя по виду Коляна, кара была достаточно эффективной.
— Никто из нас не выйдет отсюда живым, — объяснял Колян шепотом за обедом, жадно поглощая похлебку, от одного вида которой Вениамина откровенно поташнивало. — Из судебки две дороги: или в морг или в стационар для буйных, а потом в морг. Меня за месяц в доходягу превратили, а я здоровый был как бык, еще месяц и коньки отброшу.
— Мне же только подтвердить вменяемость, — вежливо отмахивался Вениамин. В страшные сказки Коляна не очень-то верилось, но неприятный осадок остался. Рядом не было ни одного нормального человека, разве что амбалы-санитары, да и их вряд ли можно считать
Все пациенты психиатрической больницы на вид были настоящими шизиками. Но если менты и судьи не ошибаются, и сюда шлют только дебилов, почему он, Веня, здесь оказался? Или все-таки Колян прав, и все эти идиоты месяц или неделю назад были такими же нормальными как он? И кто-то из его бывших работодателей профинансировал эту путевку на «курорт», чтобы он, не дай бог, не вспомнил о подробностях какого-нибудь заказа?
— Они тоже так говорили, — Колян покосился на двух мужиков с остервенением вылизывавших миски из-под скользкой перловки. — Пару тестов, мол, энцефалограмма, душеспасительная беседа с доктором и — обратно в СИЗО. Больше про СИЗО не заикаются, они вообще уже не помнят ни про СИЗО, ни про то, кто они вообще.
Но первый день на «дурочке» Вениамин прожил относительно спокойно. Никто его не осматривал, не исследовал, не изучал, лекарствами тоже не кормили, а хорошенькая медсестричка Марина, заступившая в ночную, весьма двусмысленно на него поглядывала.
Он ворочался, размышляя, что будет завтра, послезавтра… Как это — становиться шизиком? Осознаваем ли момент превращения или все происходит незаметно постепенно и плавно? Вначале, наверное, перестаешь обращать внимание на пижаму…
По коридору процокали каблучки и смолкли у двери в палату. Полоска света, расширяясь, упала на его кровать. Марина, приподняв левую бровь, оценивающе смерила его взглядом и кивком пригласила выйти.
Он сполз с кровати, на цыпочках прокрался к выходу. Кажется, никто из обитателей палаты ничего не заметил.
«Прорвемся!», — усмехался про себя Вениамин, поотстав от Марины и с удовольствием разглядывая ее аппетитную попку, покачивающуюся в такт шагам. «Пока не перевелись на свете бабы, не пропадем».
Марина привела его в свою коморку и закрыла дверь на ключ.
— Так ты значит киллер? — насмешливо поинтересовалась она — ямочки на щечках, лукавые глаза, мелодичный вкрадчивый голос.
— Рукава развяжи, — попросил он.
— А зачем? — Она подтолкнула его к кушетке и завалила навзничь. — Мне так больше нравится.
«Извращенка», — подумал он, наблюдая, как Марина стаскивает с него пижамные штаны, задирает рубаху. Потом и ее белый халатик полетел в угол. Растегиванием пуговиц она себя не утруждала, содрала через голову, под халатиком — ничего.
— Нравлюсь? — спросила она, и, оценив вполне адекватную реакцию его тела, сама же себе ответила: — Нравлюсь.
Отколов белую шапочку и распустив волосы, она медленно уселась верхом на стул рядом с кушеткой и с блаженными стонами занялась самоудовлетворением.
«Это я от похоти, стало быть, должен сдвинуться?! Ну, точно извращенка!» — Он попытался освободиться от ненавистной смирительной рубашки, но местные санитары знали свое дело — вязали на совесть, ничего у него не вышло.
Пока он бесплодно извивался, Марина казалось, не обращала на это никакого внимания, но стоило ему сесть, как она пулей метнулась к столу и, схватив наполненный заранее шприц, завалила его обратно.
— Что это, зачем? — возмутился он.
— Под кайфом — это что-то! — горячо прошептала она в самое ухо, а игла уже вошла в предплечье прямо через рукав.