Кровавый приговор
Шрифт:
Энрика крепко сжала губы и бросила из-под очков в черепаховой оправе гневный взгляд.
— Да, разумеется. И я уже знаю об… этом несчастье. Я видела ее накануне. А что такого? Разве это запрещено?
Майоне моргнул от неожиданности: он не предполагал, что тон ответа будет таким агрессивным.
— Конечно, не запрещено. Мы только хотели узнать, нет ли у вас каких-то предположений, ну, или не показалось ли вам что-то странным. Скажем, не вела ли Кализе себя иначе, чем обычно.
Иначе, чем обычно! Как будто Энрика постоянная клиентка, почти свой человек в этой жалкой, дурно пахнущей квартирке. У нее нет никакого желания стоять здесь и терпеть обиды.
— Обратите внимание, бригадир, что я была там всего лишь второй раз. Поэтому я не знаю, какой Кализе была обычно. Могу вам только сказать, что она задала мне гораздо больше вопросов, чем я ей, по поводу… того, что меня интересовало. Ничего странного я не заметила.
Майоне качнулся с ноги на ногу.
— А когда входили и выходили, вы ничего не заметили?
Энрике казалось, что она вот-вот умрет от мысли о том, что про нее думает Ричарди, от того, что он не говорит с ней, потому что она выглядит как дура. И еще эти проклятые очки и лицо не накрашено. Ей хотелось лишь одного — плакать.
— Нет, бригадир. Разве что привратница была со мной недостаточно вежлива: когда здоровалась и прощалась, смотрела мне прямо в лицо, как будто хотела запомнить. А теперь, если вы позволите, я хотела бы уйти: я неважно себя чувствую.
Майоне, который не знал, что еще спросить, посмотрел на Ричарди, но тот сидел за письменным столом как каменный, а затем указал рукой на дверь.
Энрика встала и направилась к выходу. И разумеется, в этот момент случилось чудо: статуя ожила, вскочила с места, вытянула руку в сторону девушки и заговорила:
— Синьорина, синьорина, подождите! Я должен задать вам вопрос! Пожалуйста, не спешите уходить!
От тона этих слов у Майоне мурашки пробежали по спине. Он никогда не слышал, чтобы комиссар так бормотал, и не хотел больше никогда слышать. Энрика остановилась и резко обернулась. Тихим и немного дрожащим голосом Ричарди произнес:
— Скажите мне, пожалуйста… — провел языком по пересохшим губам и заговорил снова: — Вы… вы были там… Что вы спросили у Кализе? Что вы хотели узнать? Скажите, пожалуйста, что?
Майоне был ошеломлен. Он с изумлением смотрел на комиссара и думал, что еще немного — и у Ричарди разорвется сердце. Но Энрика не пожелала пойти на сделку с судьбой, хотя и была тронута этим печальным зовом.
— Не думаю, что это вас касается. До свидания.
— Но я прошу вас, я умоляю… Я должен это знать!
Прошу вас? Умоляю? Он что, сошел с ума? Майоне заткнул бы комиссару рот кляпом, если бы мог. Энрика смотрела на Ричарди, и ее сердце наполнялось нежностью. Она приняла то решение, которое женщины часто принимают, если не знают что сказать, — то есть солгала.
— Вопрос был по поводу проблемы со здоровьем.
Потом она простилась со всеми легким кивком и ушла.
Майоне после ее ухода оказался в чрезвычайно трудном положении. Ему не хватало мужества спросить Ричарди, что произошло. Но притвориться, что ничего не заметил, он тоже не мог.
Комиссар упал в свое кресло. Его широко раскрытые глаза смотрели вперед невидящим взглядом, руки бессильно лежали на столешнице, лицо было белым, как у мертвеца.
Майоне сделал полшага вперед и тихо кашлянул, потом сказал что-то насчет необходимости пойти в уборную и с опущенной головой покинул кабинет.
Ричарди сам себе не верил. Он так много воображал себе по поводу их последней встречи и поэтому теперь был в ужасе. Как он мог повести себя так по-идиотски?! Он, который привык каждый день смотреть на смерть и разложение, был не способен всего несколько минут вести нормальный разговор. А теперь она ушла обиженная и сердитая, думая о нем все самое худшее, что только возможно.
Он был в отчаянии.
Энрика быстрым шагом возвращалась по улице Толедо к себе, на улицу Святой Терезы. Ароматный ветер дул ей навстречу, словно насмехаясь над ее горем.
Она была в отчаянии.
Она ждала чего угодно, но только не встречи с ним лицом к лицу. Значит, он комиссар полиции. Как же ей теперь сказать ему, что она не такая злая, какой появилась перед ним? Какая она дура! Дала волю своему гневу из-за того, что ее застали врасплох! И еще одета как женщина-солдат вспомогательных войск в книге Каролины Инверницио.
Она не сумела улыбнуться или сказать ласковое слово и этим дать ему предлог для приглашения. И что еще хуже, не смогла придумать ничего лучше, чем проблема со здоровьем. Не хотела выглядеть глупой доверчивой мечтательницей, а теперь он будет думать, что она больна, может быть, даже туберкулезом. Теперь он даже не станет подходить к окну по вечерам. Дура!
Энрика плакала и шла по улице, подгоняемая ветром, который нес из леса обещание весны — намек на запах цветов.
38
Вернувшись в кабинет, Майоне увидел там уже обычного Ричарди — непроницаемого, сдержанного, задумчивого. Может быть, комиссар был только чуть печальнее, чем всегда.
— Продолжаем работать, Майоне. Этот день оказался трудней, чем я ожидал. Кто у нас следующий?
Бригадир посмотрел в записную книжку:
— Значит, так. Следующий — Иодиче Тонино, хозяин пиццерии из Саниты, клиент по ростовщичеству. Дело обстоит так: Иодиче имел тележку — одну из тех, возле которых вы часто останавливаетесь пообедать. Его дела шли неплохо. Это трудяга и весельчак. Он работал даже в плохую погоду. Потом он открыл пиццерию, купив для этого помещение закрывшейся кузницы, и занял деньги у Кализе. Но дела пошли неважно. По словам Петроне, он уже два раза получал отсрочку платежа и в тот вечер обязательно должен был заплатить.
Комиссар, казалось, думал о чем-то своем.
— И он заплатил? — спросил Ричарди наконец. — Ты посмотрел в коробке?
Майоне кивнул:
— Да, комиссар, я снова проверил. Кажется, я уже говорил вам об этом. Но на его имя ничего нет. Извините, комиссар, за вопрос, но вы действительно хорошо себя чувствуете? У вас, правда, никогда не бывает очень яркий цвет лица, но сейчас вы, по-моему, похожи на мертвеца, до того бледный. Если хотите, прекратим работу до завтра. Кализе никуда от нас не уйдет.