Кровавый приговор
Шрифт:
— Я пообещал Модо, что угощу его пиццей. А ты как — может быть, тоже пойдешь?
Майоне вынул из кармана часы, бросил взгляд на циферблат и ответил:
— Нет, извините, комиссар. Меня ждут: уже поздно.
Ричарди пристально взглянул ему в глаза, кивнул и сказал:
— Тогда иди домой. Увидимся завтра. До свидания.
Ричарди и Модо шли по Пиньясекке. Доктор шагал устало, а у комиссара был ветер в голове. Доктор сдвинул шляпу назад и зажег сигарету.
— Ты чувствуешь, какой здесь воздух? У нас весна, мой мрачный красивый друг. Ты сейчас в таком веселом настроении, что не мог этого не заметить.
Ричарди
— Ты только что закончил рыться внутри человека, который всадил себе нож в сердце. Вот и объясни мне, что в этом забавного? А ты знаешь, что у него трое детей? И все это началось с Кализе, которую, уже мертвую, кто-то пинал ногами по всей комнате. Если это весна, то оставь ее себе.
Модо засмеялся:
— Ох, сейчас умру! Ты хочешь уморить меня смехом? Это что, сезонное сумасшествие? Похоже, весной все люди сходят с ума. Посмотри, например, на тех, кто нами правит!
Ричарди изобразил на лице преувеличенное отчаяние:
— Умоляю тебя, ни слова о политике! Или я пойду домой к няне Розе давиться ее супом из макарон с бобами!
— Согласен. Если тебе нравится не иметь никакой свободы, я не буду пытаться тебя переубедить. Но принимать это лучше смеясь, вот что я хотел тебе сказать. Ты знаешь, что я уже три или четыре года не прописываю слабительные, чтобы меня не приняли за фашиста?
Ричарди улыбнулся и покачал головой.
— Осторожней, Бруно. Если ты не прекратишь эти разговоры, на днях мне на стол ляжет приказ арестовать тебя и сослать на остров Вентотене. [10] Это меня не очень беспокоит. Но если мне прикажут отправиться туда и стеречь тебя, мне останется только покончить с собой.
10
Вентотене — очень красивый маленький островок с одноименным городом. В древнеримскую эпоху он был местом ссылки членов императорских семей. При Муссолини место ссылки для его политических противников.
В этот момент они вошли в пиццерию. Ричарди огляделся вокруг:
— У Иодиче такая же. Дым, жара, запахи еды. У каждого своя мечта. И за такую мечту Иодиче сейчас умирает! Стоит ли она его жизни?
Модо вертел в пальцах сигарету.
— Знаешь, Ричарди, о чем я думаю? Каждый раз, когда я делаю вскрытие или операцию отчаяния, такую как сегодня, я думаю только об одном и всегда о том же самом — что есть мгновение, когда человек умирает. Я говорю не про саму смерть. Есть момент, когда начинается необратимый процесс, который неизбежно приводит его к смерти. Иногда процесс продолжается много лет, но избежать конца невозможно. А все начинается со стакана вина, с сигареты. Они становятся каплей, которая переполняет чашу. И я обнаруживаю опухоли, повреждения легких, кашу вместо печени. Тем же самым может стать слово или взгляд. Или любовь. Или ребенок. Кто может сказать, когда человек начинает умирать?
Ричарди против своей воли был словно околдован его словами.
— Но, к сожалению, человек никогда не замечает этот момент.
Модо улыбнулся, а потом вдруг как будто сильно постарел за одно мгновение.
— Нет, мой дорогой, не замечает. Это судьба. Именно поэтому человек продолжает жить. Представляешь, что было бы, если бы каждый знал, что включил в себе необратимый процесс, который приведет его к смерти? На войне
Ричарди положил руку на плечо друга:
— Вот что я скажу тебе, Бруно, и не шутя. Я тебя понимаю. И может быть — я говорю «может быть», если бы что-то во всем этом меня заинтересовало, — я бы с тобой согласился. Но — и тут ты отдашь мне должное — мне кажется наивным и глупым создавать себе неприятности, и большие неприятности, ради одного удовольствия громко говорить. Подумай, скольким людям нужен ты, нужна твоя профессия, нужны твои руки.
— Ты прав. Это обошлось бы слишком дорого. Пусть наш глупый народ идет к… скажем вежливо, к своей гибели, если это ему нравится. Может быть, момент, когда мы запустили свой необратимый процесс, уже был.
41
Войдя в знакомый переулок, Майоне сразу увидел Филомену на пороге ее дома. Она смотрела в его сторону.
— Добро пожаловать, бригадир. Я ждала вас.
Филомена его ждала! А он оказался здесь почти случайно.
— По вашему лицу видно, что вы устали. У вас, наверное, был тяжелый день. Садитесь вот сюда, я принесу вам что-нибудь поесть.
— Не утруждайте себя. Дома у меня найдется что-нибудь поесть.
— Я знаю, что найдется, но это займет всего одну минуту.
И Майоне оказался за столом. Угощение было простое — макароны с помидорами, но показалось ему невероятно вкусным. И он заговорил. Он рассказал Филомене про свой сегодняшний день, про Кализе и Иодиче, но не назвал имена. И о Ричарди, своем странном начальнике, к которому относился как к сыну.
Потом он незаметно стал говорить о Луке, и только когда уже начал, осознал, что раньше никогда не рассказывал о нем. Слушая собственные слова, он испытал острую боль и понял то, что уже знал: смириться невозможно, но все равно надо жить дальше.
Филомена слушала его, и ее глаза ярко блестели в полумраке квартирки нижнего этажа. Она то улыбалась, то сочувственно вздыхала. Ему было хорошо от того, что он может говорить и быть услышанным.
Вернулся Гаэтано, и Филомена поставила на стол еду для него. Мальчик был смуглый и молчаливый, но хорошо воспитанный и умный: Майоне это понял по фразам, которые тот изредка вставлял в разговор. Гаэтано стал спрашивать его о работе в полиции, и Майоне говорил с ним о своей работе откровенно и грустно.
Он не заметил, когда в переулке наступила тишина. А когда обратил на это внимание и вынул из кармана часы, обнаружил, что уже почти одиннадцать. Он встал из-за стола, попрощался, поблагодарил хозяйку и сам не заметил, как добавил: «Увидимся завтра». Ответная улыбка Филомены сияла среди ночи как луна.
Когда он продолжал путь домой, на сердце у него были одновременно и радость, и печаль.
Ричарди боялся вернуться домой. Это тоже было новое чувство: тревога, которая заняла место жажды покоя, каждый вечер приводившая его к окну. Было уже поздно. Самоубийство Иодиче и пицца в обществе Модо помогли ему отсрочить этот момент. Но теперь он шел в сторону улицы Святой Терезы и своего дома. Шел и боялся, что окно напротив закроется перед ним, оставив его в темноте.