Кровавый приговор
Шрифт:
У него неповторимый запах. Об этом своем новом запахе оно рассказывает тем немногим людям, которые просыпаются на рассвете и выходят на балконы верхних этажей. Вы можете увидеть, как они по-собачьи нюхают воздух и улыбаются без причины.
У него особый вкус. Это скажет вам любой, кто завтракает свежим молоком, которое продает мальчик на улице. Мальчик тот же самый, который был вчера, но молоко — удивительно свежее.
Но главное, у этого воскресенья новые звуки. Это языческий праздник со своими обрядами и песнями. Еще до восхода солнца вы услышите этот праздник в голосах голубей, которые воркуют в водосточных желобах. А потом праздник звучит в песне прачек, которые направляются к фонтану, и в криках уличных торговцев, приходящих в город из соседних деревень. Сегодня у них будут весенние товары — фиалки, зерно для выпечки, свежая рута и другие пряные травы. Даже куры, которые бродят по переулкам, кудахчут громче.
Сегодня — первое воскресенье весны, которая опоздала почти на месяц.
В это утро Ричарди решил пройтись по берегу моря. Он иногда делал это, если воскресенье заставало его врасплох в разгар расследования.
И вот он, выросший в горах, пришел к морю, чтобы успокоиться и сосредоточиться.
Он спал очень мало — всего около двух часов: целый рой мыслей кружился в его голове. Эти мысли было крайне необходимо упорядочить.
И Ричарди пришел думать на маленький уединенный пляж у подножия холма Позилипо, недалеко от того места, где женщины рыбаков чинили сети. Они смотрели на него издалека, но необычная для этих мест одежда защищала Ричарди от их любопытства, и никто его не беспокоил. Он сидел на одной из маленьких скал, выступавших из воды, молчал и спокойно ждал ветра. Но ветра все не было. Ни движения воздуха, ни брызг. Только его собственное дыхание и ритмичный плеск зеленой воды на расстоянии метра внизу.
Месяц назад зима, словно армия перед отступлением, бросилась в последнюю отчаянную атаку. Сильная буря два дня подряд непрерывно хлестала берег, заливала водой улицы, примыкавшие к пляжу. Многие бежали подальше от берега, спасаясь от наводнения.
Какие-то рыбаки, которых толкали нужда и голод, в последний раз вышли на своей лодке в море, надеясь, что успеют вернуться до бури, но не успели. Когда море успокоилось, много лодок ушли искать их тела, чтобы привезти женам и матерям, но трупы так и не были найдены.
Теперь Ричарди видел, кроме женщин в черном, зашивавших разрывы в длинных сетях, на том же расстоянии от себя, но с другой стороны, трех мертвых рыбаков, чьи души вернул на берег прибой. Двое были уже не молоды, третий почти мальчик. Одежда мертвецов была разорвана в клочья, тела — обглоданы рыбами. На этих телах сохранились следы переломов и ушибов, причиненных морскими волнами, которые били их о доски лодки перед тем, как унести на глубину. Ричарди ясно улавливал мысли погибших. Один хриплым глухим голосом ругал святых, другой поручал себя Богородице. А мальчик губами и языком, которые распухли от удушья, отчаянно звал свою мать.
Ничего нового, подумал Ричарди. Сидя между живыми с их трудом и мертвыми с их болью, комиссар думал о том, что должен следить, чтобы его собственные чувства не мешали ему расследовать убийство Кармелы Кализе. Мысль о закрытых ставнях в доме напротив не может лишить его хладнокровия, которое необходимо для анализа известных ему элементов картины. Он должен вернуть на место то, что было раньше, — образ забитой насмерть старухи, который в квартале Санита, в ее комнате взывает к справедливости, непрерывно повторяя старинную поговорку.
Ричарди посмотрел на прозрачную фигуру мертвого мальчика. «Мама, где же вы! Обнимите меня, мама!» — говорил тот посиневшими губами. «Для тебя я не могу сделать ничего, — подумал Ричарди. — Но я могу еще что-то сделать, чтобы восторжествовала справедливость в отношении Кармелы Кализе».
Внезапно, без видимой причины, он вспомнил о двух женщинах из семьи Иодиче.
Лючии пришлось испытать не только грусть, но и беспокойство, и гнев. Она ждала, ждала, ждала, пока не уснула за столом, накрытым на двоих. Ее разбудил стук закрывающейся ставни в соседнем доме. Она посмотрела на часы, висевшие на стене: одиннадцать часов.
В прошлом, сто лет назад, Рафаэле предупредил бы ее, если бы опаздывал к ужину. Он нашел бы способ это сделать: прислал бы полицейского или мальчика или позвонил бы бухгалтеру с первого этажа, который гордо выставляет напоказ в комнате, в центре стола, огромный телефон. А теперь он даже записку ей не присылает. Неизвестно почему, но Лючия только сейчас осознала, что муж уже больше года не предупреждает ее о своих опозданиях.
Она убрала со стола посуду и еду, разделась и легла в постель: было бы унижением оставить следы своего ожидания. Прошло еще несколько минут — примерно четверть часа, — и она услышала, как в замке поворачивается ключ. Лючия притворилась, что спит, но внимательно прислушивалась к неуклюжим движениям мужа в темноте. Он не пошел на кухню, как делал обычно, если из-за работы возвращался домой поздно и голодный. Он молча разделся и лег в кровать, стараясь как можно меньше шевелить матрас. Через минуту он уже блаженно похрапывал.
Лючия придвинулась к нему и принюхалась. Она почувствовала запах еды: муж поужинал. Но где? И был еще один запах, в котором ощущалось что-то смутно похожее на запах леса. Может быть, это запах женщины?
Лючия снова повернулась лицом к стене и заплакала в душе. Если бы она почувствовала только запах женщины, то, возможно, поняла бы мужа. У мужчин есть телесные потребности, а она много лет была, в сущности, далеко от него.
Но есть в доме другой женщины — это уже предательство.
Руджеро Серра ди Арпаджо открыл окно своего кабинета, чтобы впустить в комнату воскресенье. В первый раз за несколько дней он смог поспать несколько часов, и теперь чувствовал себя лучше.
Вызов в полицию, который прислали Эмме, стал для него приятной неожиданностью. Он был уверен, что те два полицейских пришли схватить его и бросить в пропасть разорения и бесчестья, из которой он не поднимется никогда, чем бы все эти события ни закончились. Но он здесь и может защищаться.
Воздух, наполнивший комнату, пришел с моря и, как обычно, принес с собой запах гниения. Руджеро вспомнил Кармелу Кализе и тяжелый запах ее дома. Он ходил к ней два раза: в первый — чтобы договориться о цене, а во второй — чтобы заплатить. Но он встречался с ней еще один раз — в то утро, когда она нашла его в университете и потребовала еще больше денег. Он вспомнил каркающий голос этой женщины, ее тяжелое старческое дыхание. Но ум у нее был ясный, да еще какой ясный! Руджеро предложил ей много денег, она потребовала еще больше. Он согласился, среди прочих причин и для того, чтобы выбраться из этого ужасного места. Жадная и грубая женщина.